Розалинда Лейкер - Золотое дерево

— Непременно извинись перед семьей покойного, — промолвила она, зная черствую натуру Анри.

— Несчастный случай произошел по вине нашего кучера.

Но, к удивлению Габриэль, брат бросил на нее через плечо раздраженный взгляд и открыл дверцу. Его лицо было искажено злобой.

— Ни о каких извинениях не может быть и речи. Я сразу же понял, кого именно хоронят эти люди, поскольку слышал, что тело Луи Дево было доставлено домой из Парижа его единственным сыном для погребения, назначенного на сегодняшний день.

Габриэль вздрогнула. Да, теперь уже не приходилось сомневаться в том, что это происшествие являлось дурным предзнаменованием для нее! Мало того, что ее свадебная карета столкнулась с катафалком и тень смерти легла на ее будущую супружескую жизнь, — оказывается, к тому же, хоронили заклятого врага ее семьи. Подобное совпадение произвело гнетущее впечатление даже на такую здоровую, далеко не суеверную девушку, какой была Габриэль.

В таком большом городе, как Лион, где существовали сотни торговцев шелком и тысячи ткачей, казалось бы, двум семьям — Рошам и Дево — нечего было делить, каждая могла найти свой собственный рынок сбыта товаров, не переходя дороги друг другу. Однако все сложилось по-иному. А сегодня мрачная тень вражды упала и на Габриэль, коснувшись ее судьбы в день свадьбы.

Посреди толпы участников похоронной процессии стоял Николя Дево, пытавшийся успокоить одну из четырех лошадей катафалка, которой особенно досталось при столкновении экипажей. Животное рвалось, испытывая боль и сильный испуг. Молодой человек, по-видимому, при первом же ударе бросился вперед, однако все его попытки успокоить обезумевшую лошадь казались тщетными, не помогли ему и многочисленные советы жителей близлежащих домов, которые распахнули ставни настежь, услышав страшный-шум внизу. Другие обитатели этого квартала вышли из домов и внутренних двориков на проезжую часть дороги, где только глазели, разинув рты, да путались под ногами, как это обычно и бывает при уличных происшествиях.

— Все, все. Спокойно. Успокойся! Тебе больше нечего бояться, — приговаривал Николя Дево твердым уверенным голосом, похлопывая одной рукой по потной шее лошади, в то время как другой он цеплялся за ее поводья, повиснув на ней всей тяжестью тела. В пылу борьбы с норовистым животным он потерял свой высокий цилиндр, однако его траур, казалось, не был нарушен — поскольку курчавые волосы молодого человека были такими же черными, как и его скорбный наряд. — Ну же, мой мальчик, перестань, все уже позади.

Наконец, конь внял его уговорам. Все еще дрожа всем телом, он перестал рваться, хотя его копыта беспокойно били по мостовой. Животное в последний раз мотнуло головой и замерло. Хотя взвившийся веер гривы плавно опустился, Николя, наконец, смог разглядеть тех, кто сидел в свадебной карете. У него перехватило дыхание: он не мог поверить своим глазам!

Из открытого окна кареты в упор на него смотрела она — юная, прекрасная дева, с овальным нежным лицом и ярко-синими глазами, в которых таился страх, страх перед ним, Николя Дево. Влажные губы были чуть приоткрыты, пышная копна темно-каштановых, зачесанных назад волос была аккуратно заправлена под свадебную шляпку. Это прелестное видение поразило Николя в самое сердце, все окружающее вмиг отступило от него, он уже не помнил, где и зачем находится — страстное желание овладевало им с неведомой прежде силой, неразумное жестокое желание, с которым он не в силах был справиться.

Габриэль откинулась на подушки сидения; пристальный, пылающий каким-то странным огнем взгляд молодого человека перепугал ее не на шутку, к испугу примешивалось непонятное волнение, охватившее ее. Она узнала этого человека, поскольку видела его однажды, хотя он наверняка не заметил ее тогда. Много лет назад, будучи еще подростком, Николя, нацепив красный фригийский колпак — символ Революции — с трехцветной кокардой, выкрикивал злые обвинения в адрес семьи Рош и всего того, что олицетворяло в его глазах старую Францию. Шел 1793 год, Лион был сначала осажден, а затем наполовину уничтожен в эпоху великого Террора, развязанного Робеспьером. Именно в это время семья Дево закрыла свою фабрику и встала в ряды самых радикальных сил революции. Все же порядочные семьи города ткачей принадлежали к партии умеренных.

Хотя с тех пор миновало уже одиннадцать лет, Габриэль не могла ошибиться — перед ней стоял он, Николя Дево. Годы, по-видимому, несколько смягчили его неукротимый революционный пыл и, хотя и не сделали его облик милым и обаятельным, придали ему выражение мужественной силы. Лицо молодого человека приковывало к себе взоры — худощавое, с четкими, как будто изваянными рукой искусного скульптора чертами, с прямым резко очерченным носом, большим красивой формы ртом и сильным мужественным подбородком.