София Нэш - Всего один поцелуй

27 июля — список дел

— проверить, как копнят сено, достаточно ли оно сухое;

— пригласить Ату и «Вдовий клуб» на завтрашний обед;

— проследить за работами на заболоченном поле;

— проведать пчел;

— перепроверить хозяйственные книги на случай его приезда…

— проверить свинарник — фу…

Самое неприятное из намеченных дел пришлось на конец дня. Вообще-то можно было свободно отложить противное мероприятие на потом. С другой стороны, осматривая дренажные канавы в северо-восточных угодьях и посещая пасеку, Джорджиана уже перепачкала платье глиной, воском и медом, так что, пожалуй, лучшего времени для грязной работы ей не найти. И уж никак нельзя допустить, чтобы это легло на плечи отца. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее заниматься чем-нибудь, кроме проверки хозяйственных книг.

Джорджиана вошла в свинарник и огляделась. Удручающее зрелище. Определенно с тем человеком, которого недавно наняли, надо что-то делать. Новые кормушки просто никуда не годятся. Мерзость какая! Все вкривь и вкось, а снизу, очевидно, имеется щель. Помой просачиваются наружу, и свиньи явно недоедают.

Ну и как быть? Сегодня помощников уже не найдешь. Она сама распустила всех по домам, когда ветер усилился, барометр пошел вниз, и на горизонте появились тяжелые тучи — предвестники надвигающейся грозы.

Придется все делать самой. А когда было иначе? Возможно, она просто отказывается признавать, что ей нравится такое положение вещей.

Прихватив тяжелую корзину с инструментами, Джорджиана шагнула в густую навозную жижу загона, зацепилась за ржавый гвоздь и порвала подол.

Чтоб его!

Тихонько выругавшись, она с трудом пробралась между мирно спящими в глубокой грязи свиньями. Теперь платье не годится даже для самой последней судомойки, придется отдать его старьевщику. Она пожала плечами. В последнее время платья изнашиваются все быстрее и быстрее.

Джорджиана осторожно поставила корзину с инструментами на край корыта, взяла молоток и вытащила кривые, плохо забитые гвозди. Гнилая доска с грохотом отвалилась от кормушки, разбудив свиней. Теперь придется действовать быстро.

Не прошло и пары минут, как доска была прилажена на место, гвозди забиты должным образом, а на Джорджиану обрушилась небольшая восторженно хрюкающая лавина. Вездесущие влажные пятачки с любопытством тыкались в закрепленную кормушку, шарили по краю корыта и даже проникли под подол платья…

Джорджиана покачнулась и потеряла равновесие. Теперь платье не пригодится даже старьевщику. С этой мыслью она успешно приземлилась прямиком в грязь и, посмотрев на себя, обнаружила, что испачкалась окончательно. Повсюду только восхитительная зеленовато-коричневая субстанция, сдобренная резким запахом… свинства, от которого просто слезы на глаза наворачивались.

И разумеется, в качестве финального унизительного аккорда Гвендолин — Джорджиана не устояла перед искушением назвать именем свекрови самую жирную и устрашающую хавронью — перевернула своим гнусным рылом корзину с инструментами. Тяжелый обух топора упал Джорджиане на ногу. Прямо на больное колено.

— О-о-о, — простонала она, хватаясь за ушибленное место. — Чтоб тебе пусто было, идиотское жалкое подобие окорока. Я собственноручно приготовлю бекон из твоей туши. Сегодня же, Гвендолин!

Джорджиана закончила гневную тираду образцово-показательным сквернословием самого нечестивого свойства. Два десятка лет она прилежно училась у полевых работников и при случае с законной гордостью изливала потоки площадной брани на какой-нибудь подходящий объект. Конечно, если рядом никого не было.

Внезапно она уловила какое-то движение, подняла глаза и увидела, что прямо перед ней стоит он.

Куинн. Куинн Фортескью.

О небо! Это он. Она открыла рот, но не смогла произнести ни единого слова. Зато ее сердце расстаралось вовсю — наверняка даже он слышит, как громко оно бьется. В присутствии Куинна она всегда становилась круглой идиоткой, и, похоже, за пятнадцать лет ничего не изменилось. Впрочем, нет. Теперь ей придется совсем плохо, потому что он превратился в невозможно красивого мужчину.

Спокойный, невозмутимый, безукоризненно одетый — само совершенство и настоящий маркиз Элсмир, — он стоял, расправив невероятно широкие плечи, расставив ноги и подперев бока руками. Незыблемый и вечный, словно огромный дуб на лужайке Пенроуза. Только под дубом не происходило такого великолепного торжествующего свинства, как сейчас перед глазами Куинна.