Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

— Оставь. Чего пугаться? Сейчас я пойду и поговорю с ней, — ответил Энрике.

— Знаешь, лучше я сама с ней поговорю, — отвечала Мария. — Моя вина. Что она так изменилась. Я хочу попросить у нее прощения.

— Я тоже, — тихо сказал Энрике.

— Да, мы очень перед ней виноваты, — признала Мария, и глаза ее наполнились слезами. — И если она опять будет мстить нам, мы будем знать, что месть ее справедлива.

Мысль об убийстве витала в воздухе, заряжая его тревогой.

Бедная Виктория! Да, она решилась и на убийство. Решилась убить себя. Убить, раз не в силах совладать со своими чувствами, раз опять боль, обида и негодование разрывали ей сердце. Раз снова забыла о дочери и чувствует себя смертельно оскорбленной, попранной женщиной!..

И может быть, рука ее и взяла бы револьвер, который она с некоторого времени всегда носила с собой, но тут вошла Мария, бросилась к ней, обняла ее колени и стала молить о прощении.

— Моя мечта исполнилась, — говорила она, — но еще ни секунды я не была счастлива! И никогда не буду, если вновь не стану единой душой, единым сердцем с моей Викторией. Я казнила себя, казню и буду казнить за все, что ты пережила по моей вине!

Если бы слова исцеляли, то они пролились бы бальзамом на раны Виктории, но слова — всегда только слова. И как же трудно, как мучительно трудно было Виктории справиться со своей невыносимой обидой и вымолвить: я тебя простила. Все ее существо бунтовало против прощения. И она сидела, не в силах ничего сказать.

— Виктория, у тебя от любимого есть ребенок. Наша с ним любовь останется бесплодной. Ты все равно богаче меня, так прости же меня, ты видишь как я мучаюсь!

— Моего сына, ребенка Энрике, — сожгли индейцы, — глухо ответила Виктория.

— А Камила? — с испугом спросила Мария.

— Я сама не знаю, кто ее отец, — так же глухо ответила Виктория.

И Мария зарыдала, обнимая Викторию, и повторяя:

— Если не можешь, не прощай меня! Но знай одно, ты для меня всегда самая близкая, самая любимая, ты — моя сестра, мы во всем сестры. И если ты свою жизнь прожила в аду, то я жила в аду, который многим казался раем.

И она рассказала историю своей Милагрос, рассказала, как унижал, как издевался над ней Гонсало, как долго разрывала ей сердце Лусия.

И слушая Марию, заплакала Виктория, потому что в стране страданий не меряют, чья мука больше, а сострадают друг другу, и Виктория обняла свою сестру, и сама попросила у нее прощения, ведь когда ее сжигала ненависть, она сама не ведала, что творила.

Две сестры сидели обнявшись, сидели тихо-тихо. Наслаждаясь неизмеримым покоем любви, который снизошел на них.

Дверь осторожно приоткрылась, и в нее проскользнула Камила.

— Можно к вам? — спросила она, понимая, что ее ждут, и Виктория открыла ей свои объятия.

— А папе можно? — спросила она.

— Ты имеешь в виду Энрике? — спросила Виктория.

— Конечно, — счастливо засмеялась Камила.

— У тебя есть только мать, доченька. Имени твоего отца я не знаю. А наш с Энрике сын погиб в огне. Прости, но пусть больше нигде и никогда не будет обманов и фальши.

Камила застыла потрясенная, готовая плакать, но тут вошел Энрике и крепко обнял ее.

— Я все слышал, Виктория, но я привык считать Камилу своей дочкой. Я всегда мечтал о дочке. У меня был сын Августо и дочка Камила, я принял ее в свое сердце вместе с тобой. И вот мы теперь все вместе, неотделимо, неотторжимо.

Виктория встала, слезы текли по ее щекам. Энрике поцеловал ей руку, а она поцеловала его в склоненную голову.

Они спустились в гостиную, и Виктория уже совсем другими глазами смотрела на Милагрос, полюбовалась крошкой Асунсьон, потом притянула к себе и Хуасито. Ее сын тоже стал бы таким же хорошеньким мальчуганом с живыми смышлеными глазками… Но что это? На шее Хуансито она увидела распятие, которое оставил ей Энрике, которое она надела на своего Адальберто.

— Откуда? — только и спросила Виктория.

— Катриэль носил его с самого младенчества, — ответила Милагрос, — а потом подарил Хуансито.

— Катриэль? — переспросила Виктория, и у нее в голове мелькнула страшная догадка. Неужели? И его воспитала Асунсьон? Воспитала ее сына, которого она потом так преследовала, ослепленная дикой ненасытной ненавистью? А ведь он всегда ей напоминал кого-то… Только кого, она никак не могла понять. А теперь поняла — Энрике Муньиса, генерала ее мечты!

«Господи! Сотвори чудо! Сделай так, чтобы он был жив! Чтобы я могла попросить у него прощения, — молилась про себя Виктория. — Ты отнял у меня всех, кто любил меня и хотел спасти. Так сотвори же чудо в знак того, что мне не закрыт путь к спасению! Сделай так, чтобы мой сын был жив!»