Олег Евсеев - Осеннее наваждение

— Ты сам посуди, друг мой, — рассуждал Матвей Ильич. — Я уже не юноша, случись что со мною — кто позаботится о ней? На Марью Захаровну надежды мало, она у меня все больше по хозяйству да за сыном приглядывает, а Полина уже вышла из-под ее опеки… Да что там, мне иной раз с нею не совладать — моя натура, ей-богу, моя! А как с ее характером стукнет ей за двадцать — и пиши пропало, уже перестарок! Приданого за ней, конечно, дам, но немного, я сам, брат, небогат — так, тыщонок двадцать — двадцать пять. Нынешним франтам этого на месяц не хватит, здесь надобен дельный молодой человек — с перспективою! — При последнем слове Матвей Ильич с важностью поднял вверх указательный палец, причем густые брови его тоже приподнялись вместе с пальцем.

Необходимо здесь пояснить причины беспокойства генерала. Оно конечно, человек с его именем и титулом, казалось бы, не должен был тревожиться за будущее дочери, но тут была одна небольшая, но весьма важная загвоздка, в детали которой я как родственник и друг семьи был посвящен (а помимо меня, кажется, еще пол-Петербурга). Суть была в том, что Матвей Ильич был, деликатно выражаясь, не в чести у государя, а следовательно, и у остальных влиятельных и богатых особ. Началось сие еще во времена царствования Александра Павловича, когда, уже после военной кампании 1812 года, будучи в числе прочих приглашенным на высочайший прием, храбрый прямодушный вояка Кашин со всею откровенностью брякнул царственной особе что-то об обойденных милостями товарищах своих, ехидно пройдясь по «некоторым иным», и не нюхавшим пороха, а осыпанным государем чинами и наградами. Александр Павлович со свойственной ему невозмутимостью генерала выслушал, ничего не ответил, но более имя его никогда не упоминал и морщился, когда его упоминали другие. Немедля вокруг откровенного князя будто стена выросла, про него как-то сразу все забыли, о карьере можно было далее и не помышлять, и пришлось ему подавать в отставку. Новый государь, не покладая сил принявшийся проводить реформу за реформой во благо Отечества, несмотря на отчаянную нехватку толковых и честных людей, о генерале тоже не вспоминал, сам же Матвей Ильич, стыдясь продвигать себя и напоминать о своей персоне, ничего для снятия опалы не делал. Оттого-то и вышла весьма престранная ситуация, когда охотников на Полину Матвеевну, мягко выражаясь, находилось очень и очень немного, не считая откровенных проходимцев, падких на богатое приданое. Рассчитывать же на внимание со стороны титулованных и состоятельных женихов явно не приходилось — никто не хотел связываться узами Гименея с дочерью опального уже более двух десятков лет князя, к тому же весьма — по петербуржским меркам — небогатого.

— Вот такие дела, Володенька, — вздыхал Матвей Ильич, вопросительно глядя на меня. — Вот кабы ты попросил руку Полины — не задумываясь, согласие бы дал, ты — другое дело, не вертопрах, не мот, у начальства на хорошем счету. Ну, чем она тебе не хороша?

— Дело, дядюшка, не в Полине, а во мне, — отбояривался я. — Пока не произведут в надворные советники — жениться не стану, даже ежели государь великую княжну мне сватать будет. Я придерживаюсь того взгляда, что, прежде чем семью заводить, надобно сперва на ноги крепко встать.

— Так-то оно так, — снова вздыхал Кашин, но, после длительных раздумий опять брал меня в оборот. Если бы гордая Полина Матвеевна знала, какими трудами ее сватают собственному кузену, она бы немедленно отказалась от всякого общения со мною и с отцом заодно.

— Ну а вот, к примеру, твои новые друзья, — осторожно говорил Матвей Ильич, — какого ты мнения о них? Взять хоть этого барона — что он за птица?

— Очень дельный молодой человек, — с жаром принялся я убеждать генерала, радуясь, что он отступился, наконец, от моей скромной персоны. — И, по моему убеждению, далеко пойдет! Да и второй — Толмачев — ничуть не хуже! Сам государь его на заметку взял после героической смерти брата…

— Вроде бы ты и прав, — протянул Матвей Ильич, — да больно твой Толмачев мне себя в молодости напоминает, прост слишком, боюсь, далее капитана не продвинется. О вот фон Мерк этот мне понравился. Как он мне возразил, а?! А ведь рассуждения-то его — верные, ей-богу, верные! Одной храбростью ныне карьеры не сделать, здесь холодная кровь нужна, немецкая.

— Помилуйте, дядюшка! — решительно возражал я. — А почему бы вам не узнать у Полины Матвеевны — кто ей милее?

— Она, конечно, егоза, да и характер у нее не дай боже, — твердо говорил генерал, — но против отца — не пойдет! Одними чувствами да романами не проживешь.