Джулия Куин: Невинное развлечение

— Где твоя мать, — спросила тетя Анна. Как и у сестры, у нее совершенно не было акцента, несмотря на то, что Ольга говорила с ними только по-русски. Анна вышла замуж удачнее Катарины, за второго сына графа. Это не поссорило сестер. Ведь сэр Лайонел, в конце концов, был баронетом, а это значило, что Катарина могла называться «леди». Но у Анны были связи, и деньги и, что, возможно, важнее — муж, который (до безвременной кончины два года назад) редко пил больше двух бокалов вина в день.

И Гарри пробормотал что-то невнятное о том, что мать его несколько устала. Анна отлично поняла, что это значит — что если бы приехала его мать, отец приехал бы тоже. А после грандиозного представления с заиканием, учиненного сэром Лайонелом на церемонии начала обучения в Хесслуайт в 1807, Гарри тошнило от самой мысли пригласить отца в школу еще раз.

Сер Лайонел, перебрав, переставал произносить звук «с», и Гарри отнюдь не был уверен, что переживет еще одну речь для «Бешподобного, блештящего шобрания», особенно если для ее произнесения отцу тоже потребуется влезть с ногами на кресло.

Как раз, когда на минуту воцарилась тишина.

Гарри тогда пытался стащить отца вниз, и ему бы это удалось, если бы ему помогла мать, сидящая с другой стороны от сэра Лайонела. Однако она смотрела прямо перед собой, как и всегда в подобных ситуациях, и изображала, что ничего не слышит. И поэтому Гарри пришлось дернуть отца в сторону, что лишило его равновесия. Сэр Лайонел с криком и грохотом полетел вниз, треснувшись щекой о спинку кресла прямо у Гарри перед носом.

Иного мужчину это могло бы рассердить, но не сэра Лайонела. Он только глупо улыбнулся, назвал Гарри «чудешным шыном», а потом выплюнул зуб.

Гарри до сих пор хранил его. И больше ни разу не позволил отцу переступить порог школы. Даже если он из-за этого оказался единственным учеником без родителей на церемонии в честь окончания учебы.

Тетя настояла на том, чтобы проводить его домой, и Гарри был ей за это благодарен. Он не любил гостей, но тетя Анна и Себастьян все равно уже знали о его отце все, что только можно — во всяком случае, почти. Гарри не рассказывал о тех 126 случаях, что он мыл за отцом пол. Или о недавней потере любимого бабушкиного самовара, у которого от серебрянной основы откололась эмаль после того, как сэр Лайонел споткнулся о стул, совершил на удивление изящный прыжок (видимо, в попытке обрести равновесие) и плюхнулся животом на сервант.

Еще в то утро были безнадежно испорчены три тарелки яиц и ломоть ветчины.

С другой стороны — собаки, наконец, наелись вволю.

Хесслуайт был выбран за близость к дому Валентайнов, поэтому всего через полтора часа они уже повернули на подъездную аллею и оказались на финишной прямой.

— Деревья в этом году так дружно зазеленели, — заметила тетя Анна. — Уверена, розы твоей мамы чувствуют себя отлично.

Гарри безразлично кивнул, пытаясь определить, сколько времени. Еще день или уже ранний вечер? Если последнее, то их придется пригласить на ужин. Он в любом случае вынужден будет пригласить их, тетя Анна обязательно захочет поздороваться с сестрой. Но если все еще день, они не станут ожидать ничего кроме чая, и возможно им удастся побыть в доме, так и не встретившись с отцом.

Иное дело — ужин. Сэр Лайонел всегда настаивал на том, чтобы к ужину переодевались. Это, как он любил повторять, отличает джентльмена. И даже если за столом было мало народу (в 99 процентах случаев лишь сам сэр Лайонел, леди Валентайн и кто-то из детей), он любил играть радушного хозяина. А это означало бесконечные истории и bon mots (остроты, фр), вот только сэр Лайонел как правило, забывал середину истории, а его mots были не такими уж bon.

Что в свою очередь, означало довольно частое болезненное молчание членов семьи, большую часть ужина изображавших, что они не замечают, что соусник перевернулся, или что бокал сэра Лайонела наполнен

Опять.

И опять.

И потом, без сомнения, еще раз.

Никто никогда не требовал, чтобы он остановился. К чему? Сэр Лайонел сам знал, что пьет слишком много. Гари потерял счет случаям, когда отец поворачивался к нему и всхлипывал, «мне штыдно, мне штрашно штыдно. Я не хочу никому вреда. Ты хороший парень, Гарри»

Все это не играло никакой роли. Что бы ни заставляло сэра Лайонела пить, оно было гораздо сильнее любой вины, любых сожалений, которые могли бы помочь ему бросить. Сэр Лайонел не отрицал ни наличия, ни размеров своего недуга. Он просто был совершенно неспособен что-либо с ним поделать.