Робин Максвелл - Синьора да Винчи

— Вайду, — повторила я, пряча восторг от того, что мой замысел удался.

Я совсем запамятовала, что наши запасы этого растения истощились, а ведь мазь на его основе прекрасно залечивает язвы. Зато папенька не забыл, что вайда ныне набирает цвет.

— Я мигом сбегаю! — выкрикнула я уже из-за двери.

Мне вовсе не хотелось выслушивать его сиюминутные просьбы и запоздалые наставления о том, что перед уходом необходимо закончить прочие дела. Я не сомневалась, что алхимический огонь никуда не денется и преспокойно будет гореть почти до вечера, до моего прихода.

Наша деревушка стоит на вершине холма. В ней от силы пятьдесят домишек, а самые значительные ее постройки — церковка и руины древнего замка. Шагая по мощеным винчианским улочкам, я не без уколов совести размышляла о своем теперешнем неподчинении папеньке. Он столько всего мне дал… и вот чем я ему плачу! С раннего детства он был мне и отцом, и матерью — она умерла от лихорадки через несколько недель после того, как произвела меня на свет, и не помогли никакие снадобья, которыми ее отчаянно пичкал Эрнесто.

Пока я была совсем малышкой, папенька души во мне не чаял и всячески мне потакал. Всю любовь, на которую способен безутешный вдовец, он изливал на меня. Он ни разу даже пальцем меня не тронул, никогда не ругал, и поручения по дому мне доставались самые легкие, потому что за хозяйством присматривала тетя Магдалена.

В те времена я чаще всего сидела на папенькином аптекарском прилавке и развлекала его клиентов. Обезьянничанье было у меня в крови, и я с легкостью передразнивала птичий щебет, крики мула или смех соседки. На неделе папенька часто брал меня на прогулку за лекарственными травами, которые не встречались в его огороде. Я обожала прятаться от него среди зарослей, ловить бабочек или бежать навстречу ветру, раскинув руки.

Папенька показал мне ручейки, куда прилетали попить и искупаться птички. То-то они веселились, возясь друг с дружкой на отмелях! Мы с папенькой давились от смеха, глядя, как эти опрятные пернатые превращаются во взъерошенных замызганных чучелок.

Словом, от меня не требовали слишком многого — папеньке доставляло радость и то, что я расту беззаботным счастливым ребенком.

Но едва мне исполнилось восемь лет, как все изменилось. Папенька повел меня в пещеру, которую никогда раньше не показывал. В ней царил полумрак, только в отверстие в каменном своде проникало солнце. Озаренные его лучами, мы стояли в круге света, а вокруг нас сгущалась тьма.

— Восемь, — произнес папенька, и его торжественный голос отдался эхом в глубинах пещеры. — Восемь — наиглавнейшее из чисел.

— Почему, папенька?

— Это число бесконечности.

Он нарисовал у наших ног на песке и число, и символ и, взяв меня за пальчик, принялся обводить их, показывая мне, что у них нет ни начала, ни конца.

— Восемь — то же, что бесчисленная вероятность. Бессчетные миры. Тебе теперь восемь лет, Катерина. Теперь только и начинается твоя настоящая жизнь. Твое обучение.

Так и случилось. В тот же вечер, когда Магдалена ушла домой, папенька, вооружившись факелом, повел меня мимо наших спален наверх, на четвертый этаж. Там располагались две комнаты — папенькины святая святых. Они были всегда заперты, и мне не дозволялось туда входить. Я же, как послушная дочь, и не мыслила нарушить запрет.

Первой папенька отпер комнату, выходившую окнами на улицу. Войдя, я увидела, что она светлая и просторная, хотя совершенно непритязательная. В ней не было ничего, кроме столов, сплошь заваленных книгами. Мне, конечно, доводилось видеть книги и раньше. У папенькиного изголовья постоянно лежал какой-нибудь томик. Бывало, если я не могла вечером заснуть и бежала за утешением в его спальню, то часто заставала его за раскрытой книжкой, которую он листал при свече, опершись на локоть. Папенька тотчас отрывался от чтения, брал меня к себе в теплую постель и баюкал, рассказывая что-нибудь занимательное. В лавке у него хранился медицинский справочник со списком целебных свойств растений. Меня эти книжки совершенно не интересовали, так же как и Библия — отрывки из нее служки зачитывали на воскресных мессах.

Но здесь на столах были разложены десятки рукописных книг, порой просто огромных. Папенька задержал свой факел над одним из раскрытых кодексов, и я увидела на странице не только строчки, но и восхитительные золотые листочки и стебельки, обвивавшие гигантские буквицы, и крохотные рисунки всех цветов и оттенков.