Эльза Вернер: Цветок счастья

– В будущее воскресенье будет помолвка Гундель с Винцентом Ортлером. Тебе, по обыкновению, везет в твоих любовных приключениях.

Гельмар хотел казаться равнодушным, но было видно, что это известие сильно обрадовало его.

– Да, должен сознаться, дело было неприятное, – заметил он. – Эта девчонка вела себя тогда как безумная. Своей болтовней она могла сильно навредить мне. А кто этот Винцент Ортлер? Вероятно, тот нескладный парень, который все время увивался вокруг нее? Однако как все это дело быстро устроилось!

– Да, я на месте Винцента не поступил бы так, – сухо проговорил Генрих. – Я не женился бы на девушке, променявшей меня раньше на другого. Но у здешних горцев другие взгляды и чувства. Для них главное – обладать любимой девушкой, а до ее личных симпатий им нет никакого дела. Впрочем, в данном случае дело было не совсем так. Гундель всегда нравился Винцент, и она очень бурно проявила свои чувства к нему, когда он был в опасности, и твой успех у молодой девушки объясняется не любовью к тебе, а чувством тщеславия. Конечно, для деревенской девушки большой соблазн стать барыней…

– Оставим в покое эту историю, – с недовольством перебил Гельмар, – я очень рад, что она благополучно окончилась. Сообщи мне лучше, как здоровье госпожи Рефельд? Она не написала мне ни строки, хотя я отправил ей два письма. Меня очень беспокоит ее здоровье.

– Совершенно напрасно. Эвелина чувствует себя превосходно. Скажи, пожалуйста, Гвидо, неужели тебе не стыдно после твоей позорной истории с Гундель заводить новый роман?

– Ты, однако, крайне неосторожен в своих выражениях, Генри, – резко заметил Гельмар. – Я думал, что существует некоторая разница в том, что человек может позволить себе с простой деревенской девушкой и с дамой из общества. Я надеюсь, что ты не сомневаешься в моих серьезных намерениях относительно госпожи Рефельд? Ты знаешь, что я собираюсь…

– Осчастливить Эвелину, предложив ей руку и сердце, – прервал его Генрих. – Нет, я не сомневаюсь в твоих «серьезных намерениях», не сомневаюсь потому, что ты уже давно мечтаешь жениться на богатой невесте.

– Генрих, я запрещаю тебе подобный тон по отношению ко мне! – высокомерно заметил Гельмар. – Ты забываешь, с кем говоришь!

– С известным поэтом Гвидо Гельмаром, певцом любви, идеальным человеком, который так чист и возвышен, как и его произведения. Я, конечно, знаю и другого Гельмара, дружба с которым в юности принесла мне немало вреда. Когда я хотел работать, ты втягивал меня в водоворот сомнительных удовольствий; ты познакомил меня со всей грязью жизни, о которой раньше я не имел ни малейшего представления. Одно время я был твоим достойным учеником, но один талант я все же не сумел усвоить – я никак не мог так хвастать и притворяться, так лгать, как это делал ты! Я не мог быть на вид таким добродетельным, не мог казаться таким невинным, каким казался ты в то время, когда мне приходилось отвечать за свои грехи. Я прослыл бездельником, а ты – человеком высокой честности, хотя я в жизни не сделал ни одной подлости, а на твоем счету их огромное количество.

Генрих говорил со страстной резкостью; он, наконец, высказал то, что давно накопилось у него на душе. Всякий другой на месте Гвидо Гельмара не стал бы так долго слушать подобный поток оскорблений, но бывший друг Генриха обладал особенной способностью быть неуязвимым в тех случаях, когда ему неудобно было обижаться. Он и теперь спокойно сложил руки на груди и с серьезным, почти грустным лицом слушал обвинительную речь молодого Кронека.

– Мой милый Генри, – снисходительно ответил он, – ты постоянно делаешь большую ошибку, сравнивая себя со мной. Между нами существует громадная разница. У вас – обыкновенных людей – одна мораль, у нас, поэтов и художников, – другая. Я прекрасно знаю, что во мне как будто воплотились два существа, две души в одном теле. Поэтому в груди поэта постоянно происходит борьба между ангелом и демоном, добром и злом. Поэтому душа поэта то поднимается ввысь до облаков, то опускается вниз, в пропасть порока. Вот эта борьба двух начал и есть признак гения. Я…

– Оставь, пожалуйста, Гвидо, довольно! – гневно прервал его Генрих. – Ты хочешь доказать мне, что истинный поэт должен быть негодяем. Пожалуйста, не старайся, я все равно не поверю этому. Твои пороки – пороки самого низменного, обыкновенного человека, у которого на первом плане денежные расчеты и выгоды. Тебя не покидали эти соображения с первого твоего появления на вилле Рефельдов. Узнав еще в столице, что мачеха Кетти даже богаче своей падчерицы и приговорена к смерти, ты твердо решил жениться на ней, ни разу даже не взглянув на нее. Ты, конечно, с радостью женился бы на ней и теперь, когда она выздоровела, причем не смущался бы тем, что сделал бы ее глубоко несчастной. Само собой разумеется, я постарался бы открыть ей глаза на тебя, если бы это понадобилось.