Барбара Картленд: Доллары для герцога

Он вспомнил об этом и тут же подумал, что леди Эдит назвала бы эту позицию еще одним устаревшим идеалом.

Тем не менее менять ее герцог не собирался. Вместе с тем он был достаточно практичен, чтобы понимать — жизнь с женой, не желающей делить с ним ложе, будет бесцельной и одинокой.

Мужчине необходима женщина, и, раз уж герцог теперь не сражается на северо-западной границе, он вынужден искать себе женщину здесь, в Англии.

Более того, раз он уже женился, герцог хотел жить с семьей в замке, чтобы там звенели детские крики и детские комнаты, в которых вырос он сам, снова использовались по назначению.

И тогда через несколько лет он станет учить своего сына стрелять и ездить на лошади, а дочери будут расти такими же красивыми, как их мать.

Раньше он об этом не думал, но теперь твердо знал, что странная, хрупкая и какая-то неземная красота Магнолии, безусловно, добавит привлекательности женщинам рода Вернов.

Но это случится, только если она станет ему женой не на бумаге, а по-настоящему.

Чувства захлестывали его подобно неистовому потоку.

Черт побери, он хочет ее! Он хочет прижать ее к себе, хочет почувствовать, как она трепещет уже не от страха, а от желания. Хочет вынуть заколки из ее волос, чтобы они рассыпались по ее белым плечам.

Он хочет целовать ее мягкие невинные нетронутые губы, хочет почувствовать их своими губами.

Герцог отодвинул бокал: при таком наплыве чувств в алкоголе не было нужды.

И когда он уже собрался идти на палубу, чтобы найти Магнолию, за дверью послышались ее шаги.

Она шла к себе в каюту, и герцог понял, что сегодня он больше ее не увидит.

На протяжении всего следующего дня герцог чувствовал, что между ним и его женой вновь выросла невидимая стена, исчезнувшая было, когда они покинули Виллафранс.

Он заставлял себя весело и непринужденно болтать о разных вещах и усиленно делал вид, будто вчера за ужином ничего особенного не произошло.

К концу дня ему показалось, что в глазах Магнолии вновь засветилось доверие и страх опять покинул ее.

Но полной уверенности в этом у него не было.

Теперь, разобравшись в своих чувствах к Магнолии, герцог думал, что с каждым поворотом головы, с каждым движением рук, с каждой вспышкой солнечного света в ее волосах она кажется ему все прекраснее и прекраснее.

Чувство это росло и крепло в нем с каждым днем, а яхта тем временем достигла берегов Италии и вошла в Ионическое море.

Именно тогда, когда солнце палило так сильно, что после полудня невозможно было делать ничего, кроме как отдыхать под тентом, натянутым над палубой, герцог окончательно убедился, что безумно влюблен в собственную жену.

Такого он не ожидал. Теперь каждый день начинался для него с радостного предчувствия, что он снова увидит Магнолию.

А ночами герцог беспокойно ворочался на кровати, ибо он был тут, а Магнолия — за тонкой переборкой, в соседней каюте.

Любовь заставила его относиться к своей жене совершенно иначе, чем к любой другой женщине. Именно любовь заставляла губы болеть, а кровь пульсировать в висках от неудержимого желания поцеловать ее. Он был не в состоянии думать ни о чем, кроме нее. Он хотел только быть рядом с ней, касаться ее, слышать ее музыкальный смех и мягкий, словно дыхание, голос.

Магнолия говорила на чистейшем, почти классическом английском, и ее словарный запас, по мнению герцога, был гораздо богаче, чем у любой другой женщины.

Он обожал ее шутки и то, как она иногда поддразнивала его, тут же бросая на него настороженный взгляд, чтобы убедиться, что он правильно ее понял и не обижается.

— Я люблю ее! Черт побери, я люблю ее! — обращался он к звездам, страдая от одиночества и желая, чтобы Магнолия была с ним сейчас и тоже наслаждалась бы их красотой.

Со дня их свадьбы прошло уже три недели. Миновав Мессину, яхта полным ходом направлялась к берегам Греции.

— И какой остров мы посетим первым? — спросила Магнолия, когда они вышли из Мессины, куда заходили по настоянию капитана, чтобы произвести мелкий ремонт яхты.

Магнолии очень понравилась Сицилия, но герцог знал, что больше всего ей хочется ступить на землю древних богов и героев.

Они припомнили всю греческую мифологию и щеголяли друг перед другом цитатами из Байрона до тех пор, пока герцог не признал, что знания Магнолии в области литературы гораздо глубже, чем его собственные.

— Я полагаю, — ответил он ей, — что начать следует с Корфу.

— С Керкиры, — поправила его Магнолия.