Эльза Вернер - Отзвуки родины

Гельмут отрицательно покачал головой.

— Ты ошибаешься, здесь есть еще нечто другое. Я был чужим для своей родины, и она враждебно, как чужого, приняла меня, когда моя нога ступила на родную землю. И все же я знал с первого дня, что это — моя родина, это ощущается каждым нервом, чувствуется в каждом биении сердца! — он остановился, словно ожидая ответа, и, не получив его, продолжал с еще большим воодушевлением: — Ты не знал, как часто стыд заливал краской мое лицо, когда я слышал, как поносили имя Мансфельд за то, что творилось тобой в моих поместьях; ты не знал, сколько раз я намеревался порвать эти цепи. Но сегодня, когда вы хотели вести на смерть человека, вся вина которого состояла только в том, что он любил свою родину, мою родину, где ваши пули из дома моих предков были направлены в моих земляков, — борьба окончилась; я сделал то, что должен был сделать!

Молча и мрачно, не перебивая, слушал Оденсборг, но его лицо выражало скорее страдание, чем гнев. Затем он быстро приблизился к Гельмуту и, положив ему руку на плечо, произнес:

— Гельмут, подумай: ведь этот час разлучает нас навсегда! Ты был моим сыном, хотя нас и не соединяли кровные узы; неужели я действительно должен навсегда потерять тебя?

— Тебе не следовало привозить меня сюда, — тихо сказал Гельмут. — Во всяком случае, не теперь, когда моя родина хочет освободиться от вас, когда идет кровавая борьба за ее освобождение. Твое воспитание не выдержало испытания; немецкая кровь забушевала во мне и потребовала отмщения за долгий плен. Я больше не могу и не хочу забывать, что я — сын Мансфельда и что я должен вступить в управление наследством своего отца.

Граф опустил руку и отступил; его лицо приняло холодное выражение, и он сурово произнес:

— Тогда между нами все кончено!

— Ты идешь? — воскликнул молодой человек. — Ни слова на прощанье? Ни малейшего знака примирения?

— К чему? Ведь у тебя свое отечество, ради которого ты жертвуешь мной, а я возвращаюсь в свое.

В его словах звучала неизъяснимая горечь, и все-таки Гельмут чувствовал, как дорог был он этому человеку, который любил только его одного, хотя и на свой лад.

— Отец! Отец мой! — простонал он.

Оденсборг взглянул на него, увидел две горькие слезы, катившиеся из его голубых глаз, с мольбой устремленных на него, и почувствовал, что самообладание вот-вот покинет его.

— Прощай! — промолвил он с невыразимым страданием, направляясь к выходу.

Гельмут хотел было броситься за ним, но внезапно остановился. Выбор он сделал, теперь предстояло довести дело до конца, хотя бы такой ценой!

Приказ барона был выполнен в точности. Граф Оденсборг с наместником и двумя слугами беспрепятственно покинул замок. Для них открыли маленькую боковую калитку, которая, однако, сейчас же закрылась за ними, так как необходимо было соблюдать все предосторожности.

Через некоторое время в замок явился Арнульф Янсен, стал искать барона и, наконец, встретился с ним на лестнице.

— Граф и наместник уехали, — отрывисто доложил он.

Гельмут был еще бледен, но серьезен и спокоен. О том, как трудно давалось ему это спокойствие, свидетельствовал его дрожащий голос, когда он произнес:

— Я знаю!

— Калитку я приказал завалить, — продолжал Арнульф, — потому, что они приближаются!

— Датчане? Уже?

— Да, они идут по большой дороге и через четверть часа могут быть здесь.

— Много их? — спросил Гельмут, входя с ним в зал, где в это время никого не было.

— Их больше, чем мы предполагали. За туманом нельзя хорошенько различить, но, пожалуй, более двухсот человек.

Гельмута, похоже, поразило это известие, которого он не ожидал.

— Так много? — пробормотал он. — На столько я не рассчитывал.

— Я также; они, вероятно, смотрят на это очень серьезно и сразу высылают против нас половину полка.

— Бой будет жарче, чем мы полагали.

— Все равно будем драться, чего бы нам это ни стоило!

— Из-за меня опять прольется кровь! — мрачно сказал Арнульф.

— Оставьте теперь это, — попытался, было, Гельмут перевести разговор, но Янсен упрямо покачал головой.

— Вы это можете оставить, но не я. Вы не представляете себе, как это гнетет и мучает меня. Если мы погибнем под их численностью…

— Мы не погибнем. Немецкие войска уже в пути, а до тех пор мы удержим замок.

Арнульф Янсен ответил не сразу; он, очевидно, боролся с собой.

— Господин барон, — начал он наконец, не поднимая на Мансфельда глаз, — вы спасли мне сегодня жизнь и свободу.