Полина Федорова: Вологодская полонянка

Джуры, ожидавшие у дверей башни, почтительно расступились, пропуская их вперед. У ханбике были измазаны в побелочном меле спина и ладони, и даже через сетку тафии было заметно, как светится от счастья ее лицо. У великого хана, еле спустившегося после всего по ступеням, потому как едва держали ноги, и по сей час заметно дрожали колени…

Мохаммед-Эмин с восхищением смотрел на жену. Чудо как хороша! Разрумянилась, глаза горят, золотые волосы выбиваются прядями из-под шлема, и развеваются на ветру. Ну совершенно как тогда, когда она, откинув сетку тафии, смотрела с дозорной башни на город. Эх, если бы не сардары да уланы на стенах…

Прошел час, другой. Великий хан, наконец, дал знак, и забили накры за стенами казанскими, и поднялось над Арской башней зеленое знамя ислама с серебряным полумесяцем кверху рожками, и открылись градские ворота, из коих лавиной хлынули воины городского алая бека Урака. А из Арского леса, завидя знамя на башне Арской, выскочил с гиканьем и свистом из своего секрета конный полк бека Отуча, смял выставленные князем Бельским против Арского леса немногочисленные заслоны русских.

Оказавшиеся меж полками Урака и Отуча, как между молотом и наковальней, русские, разделившись на две части, стали в беспорядке отступать к Казанке и Кабану. И когда поднялось над дозорной башней круглое войлочное знамя с изображением крылатого дракона на петушиных лапах, змеиным хвостом, закрученным в кольца и раскрытой пастью, из коей вылетало раздвоенное жало — тамгой [15] Гербом. Казани — вышли из Ягодного леса стоящие до сей поры в запасе чаллынцы и черемшанцы, приведенные ханбике. А из Крымских ворот города — трехтысячный отряд казанских улан и мурз, и… к заходу солнца все было кончено. Три дня ждал своих воевод и воинов князь Димитрий Иванович, и вернулось их всего около семи тысяч из девяноста. А когда поведали ему, как под князем Бельским пала лошадь, и доблестный воевода, покрывший себя славою не в едином сражении, был растоптан насмерть своими же ратниками, а князя Курбского рассек проклятый бек Отуч от плеча и до седла и что русскими воинами запружено все течение речки Булак — велел князь Димитрий оставшимся в живых грузиться на суда и плыть отсель восвояси, и как можно шибче…

Лето кончилось, и в один из дней созвездия весов почудилось Таире, что будто где-то звучит колокол. Она кликнула прислужницу, прислушайся, мол, действительно ли колокол где звонит или блажится просто?

— Звонит, ханбике, — ответила та. — На Биш-Балте, кажись.

Отрядили джур. Те скоро вернулись, встали у покоев ханских, мнутся, в сторону смотрят.

— В чем дело? — спрашивает Таира. — Что за звон?

— Колокол на русской церкви звонил, — отвечает один из джур.

— Поп, надеюсь, в зиндане?

— Нет, всемудрейшая…

— Почему? — вскинулась Таира. — Я же повелела, чтобы никаких служб в храме урусском. А за ослушание — в узилище, под замок.

— Никакой службы не было, досточтимейшая ханбике, — ответил старший из джур. — Священник ихний в огороде копался, а звонарь на дворе своем пьяный спал, не добудились…

— Кто же тогда звонил?

— Никто, ханбике. Своими глазами видели: на колокольне церковной никого нет, а колокол звонит. Священник сказывал, что колокол сам по себе звонит в канун несчастья великого. Или к покойнику…

На закате того же дня привели охранители на ханский двор безумного старика Шамгуна, известного в городе и на посадах своими пророчествами. Сказывали сведущие, что лет двадцать назад затеял Шамгун тяжбу за огородную землю близ Кабан-озера, и в самый разгар ее, закопав на огородах в ямах трех своих живых сыновей, предложил местному кадию [16] Судье. спросить у самой земли, чья, дескать, она. Кадий, усмехаясь, согласился. Спорщиков подвели к одному месту, которое, как считал Шамгун, принадлежит ему, и кадий громко спросил:

— Чья это земля?

— Шамгуна, — последовал ответ.

Затем перешли на другое место, и на вопрос кадия «Чья это земля?» — сама земля отвечала:

— Шамгуна.

Землю Шамгун, конечно, отстоял, но когда все разошлись, и он откопал сыновей, то нашел всех их мертвыми, ибо не может смертный долгое время без воздуха. Тем же днем лишился Шамгун рассудка, крепкое хозяйство его пришло в упадок, и он жил тем, что подавали ему сердобольные правоверные на базарах и при мечетях.

Завидев вышедшую к нему Таиру, Шамгун повалился на колени и с пеной у рта стал выкрикивать: