Джейн Гуджер - Идеальная жена

— Ну вот, все в порядке, — вымолвил, наконец, Генри, не скрывая явного облегчения.

Энн повернулась к нему.

— Я уверена, что подарок выглядит прекрасно.

Он изобразил подобие улыбки, которая показалась Энн больше похожей на гримасу, и подтвердил, что кулон действительно смотрится на ней замечательно.

Очень скоро Энн с ужасом почувствовала, как маленькое золотое сердечко подскакивает вверх-вниз, стоит ей лишь просто заговорить. А когда она смеялась, что случалось все реже и реже по мере того, как вечер подходил к концу, оно трепетало, словно бабочка с обожженными крылышками.

В дверь кабинета Артура Оуэна негромко постучали. Спустя минуту дворецкий осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглянуть в коридор.

— Внук приехал, — прошептал дворецкий.

Вильямсон кивнул и посмотрел на своего хозяина, который полулежал в инвалидном кресле, похрапывая во сне.

— Мне нужно десять минут, — негромко сказал он.

Еще до того, как щелкнула, закрываясь, дверь, он уже был рядом с Артуром Оуэном и мягко тряс его за плечо, пытаясь разбудить.

— Сэр, — громко сказал он прямо в заросшее седыми волосами ухо. Но в ответ раздалось лишь невнятное бормотание. — Сэр, Генри приехал. Он будет здесь через десять минут.

Старик тут же поднял голову.

— Ты сказал — Генри? — требовательно переспросил он, и голос его дрогнул. — Он уже здесь?

Тон, которым он произнес эти слова, явно свидетельствовал о том, что хозяин в панике, и Вильямсон улыбнулся, успокаивая его.

— У нас есть десять минут, сэр. Мы вполне успеем подготовить вас к встрече с внуком.

Тощий, как скелет, секретарь Артура Оуэна быстро пересек огромную, тонувшую в полумраке комнату, в дальнем конце которой находился внушительный гардероб. Он извлек оттуда свежую крахмальную сорочку, галстук, палевый жилет, темно-коричневый пиджак и перебросил все это через согнутую в локте руку. В другую он взял пару носков и начищенные до зеркального блеска туфли старика.

Спустя несколько минут слабый инвалид превратился в сурового пожилого джентльмена с решительным, стальным взглядом. Его внук никогда не узнает, что под шерстяным, клетчатым пледом на нем надета всего лишь пара кальсон. Уже не было времени вытаскивать Артура из инвалидного кресла на колесах и натягивать на парализованные ноги брюки. Вильямсон подкатил Артура к письменному столу и быстро раздвинул обычно задернутые тяжелые бархатные шторы, не обращая внимания на протесты старика. Подбодрив хозяина улыбкой, он положил на письменный стол перед Артуром кожаную папку и несколько документов. Седые, поредевшие волосы Вильямсон одним движением зачесал назад, открыв высокий лоб и проницательные глаза. Теперь Артур Оуэн был готов к встрече с единственным человеком в мире, которого он любил, любил больше жизни.

Генри вошел в кабинет без стука, щурясь от яркого солнечного света, падавшего из окна, расположенного позади письменного стола. Такое положение было выбрано специально, чтобы придать фигуре сидящего за столом видимость силы и власти. И этот прием всегда срабатывал. Даже сейчас, сидя в инвалидном кресле, несмотря на то, что инсульт более десяти лет назад превратил его в калеку, Артур Оуэн был единственным человеком, который мог — и никогда не упускал возможности — внушить Генри страх.

— Ты не договаривался о встрече, — громко сказал Артур.

— Я и раньше этого не делал, — небрежно парировал Генри, хотя внутренне вздрогнул. Казалось, старому джентльмену доставляло особое удовольствие заставлять внука снова почувствовать себя заикающимся, нескладным двенадцатилетним мальчиком, каким он и был, когда стоял навытяжку перед дедом, пытаясь объяснить причину Плохих школьных отметок. Отбросив эти воспоминания, Генри буквально заставил себя подойти ближе к деду.

— Я приехал поговорить о «Морском Утесе», — сказал он, остановившись сбоку от письменного стола, чтобы свет не бил в глаза. И вдруг он увидел освещенный солнцем профиль деда: яркие лучи безжалостно подчеркивали морщины, во множестве пересекавшие бледную кожу лица и шеи. Боже мой, он ведь совсем старик! Неожиданно у Генри защемило сердце, что удивило его так же сильно, как удивило бы и деда, если бы тот об этом узнал. В первый раз в жизни внук обратил внимание на то, что прекрасный костюм деда висит на нем, как на вешалке, на то, как тонки укрытые пледом ноги. Генри отвернулся к окну, не желая, чтобы его решимость была ослаблена откровенным свидетельством того, что его дед стал совсем старым и беспомощным и, возможно, скоро умрет.