Мария Лоди: Мечта

— О нет, — возразил Тома. — Не говори так. Это честная война, а не шантаж. Наш долг — предостеречь людей. Народ должен знать.

— Они больше не дадут вам работать, если ты это сделаешь.

— Интересно, каким образом, — усмехнулся Тома. — Нападая на меня, они только признают свою собственную вину и еще более потеряют свое лицо.

Тщетно пытались друзья разубедить Тома. Марийер, который ненавидел такие приемы, был глубоко обижен, но Тома не хотел слышать возражений. Он был преисполнен решимости без оглядки бить врага всеми способами, которые были в его распоряжении.

— Он сошел с ума, — мрачно сказал Шапталь. — Если он хочет, чтобы его убили, то это самый верный путь.

Письма появились в номере от пятнадцатого августа. Тома написал язвительно-остроумную статью, в которой представлял любовные письма как выдающийся образец прозы одной из наиболее знаменитых светских львиц Парижа. Он не называл имен, а лишь упоминал людей, имеющих к этой истории отношение.

Было напечатано пятьдесят тысяч экземпляров, и газета разошлась, как горячие пироги.

В течение нескольких дней письма этой мадам, ее пенсион от императора за «оказанные услуги» были на устах у всего Парижа. Люди смеялись, но их возмущало, что общественные деньги тратятся на любовниц императора.

На следующий день секретарь министра, хотя и не названный в статье по имени, но легко узнаваемый по множеству намеков, был вынужден подать в отставку.

Редакционный состав «Сюрен» был как на иголках.

Владелец «Клерон» Адольф Кенн пригласил к себе Тома.

— Вы заходите чересчур далеко, Бек, — сказал он. — Мы рискуем большим штрафом из-за этой истории.

— Вы мне говорили, что заплатите, если у нас будут неприятности, — ответил Тома.

— Не злоупотребляйте моим предложением. Я не Крез.

— Не беспокойтесь, они не вызовут нас в суд, так как это будет означать, что их имена станут известны, и скандал только усилится. В их собственных интересах держаться в стороне.

Он был совершенно убежден, что его «жертвы» из осторожности не раскроют себя, останутся анонимными, и был в восторге, что нанес режиму такой удар.

— Вот видишь, — сказал он Марийеру.

— Пожалуйста, Тома, будь осторожен. Если они ничего не делают, то это только хуже. Они доберутся до тебя каким-нибудь другим путем.

— Тебе не нравятся мои методы, не так ли?

— Да, но, возможно, ты прав. Со всеми моими красивыми теориями и принципами я и за десять лет не сделал бы того, что ты сделал за неделю.

— Ты думаешь, они испытывают какие-нибудь сомнения при выборе методов? Они злоупотребляют властью, бросают людей в тюрьмы, незаконно и даже преступно задерживают их. Ты одобряешь такие методы?

— Нет, — мрачно ответил Марийер. — Но это не делает меня более спокойным за тебя.

— Они ничего не сделают со мной.

— Дай Бог, чтобы ты был прав, — сказал Марийер.

В тот же вечер Тома взял кабриолет и поехал навестить Мари. Он посвящал ей все свободное время и приезжал к ней, если только у него не было какой-либо срочной работы, требующей его присутствия в редакции. Казалось, он всячески старался избавиться от беспокоящих его мыслей. По просьбе Тома Мари оставила свою работу на фабрике, так как приближалось время их свадьбы и отъезда из Парижа. Тома дал ей денег, чтобы она могла содержать себя и купить себе приданое, хотя Мари считала, что это уже чересчур.

— Ну что же, — сказал он ей. — Когда ты будешь моей женой, тебе придется привыкнуть к тому, что за все будет платить муж, поэтому не надо так волноваться.

Тем не менее Тома был достаточно умен, чтобы понять: его участившиеся визиты к Мари изменили их отношения. Теперь, когда он видел ее три раза в неделю, он больше не испытывал того удовольствия, которое привык ощущать, когда видел ее только раз в неделю.

В те дни каждую субботу Мари рассказывала ему сотню маленьких историй, произошедших в ее жизни за неделю. Ее непосредственность и слегка вульгарное остроумие забавляли его, и, зная это, она отшлифовывала заранее в своей голове эти рассказы о событиях на фабрике. Теперь же Мари говорила лишь о своих ежедневных заботах, еще кипя гневом после какой-нибудь несправедливости: она возмущалась соседкой, которая сделала то или другое, торговцем, обманувшим ее при расчетах, делала страшную драму из засорившейся раковины или обгоревшего носового платка. Тома старался быть терпеливым, но она повторяла свои истории снова и снова целыми часами, пока в конце концов он не был вынужден сделать замечание: