Елена Арсеньева: Лживая инокиня (Марья Нагая — инокиня Марфа)

Она повиновалась отцу безропотно — и в голову не пришло бы противиться. К тому же льстило заискивание, с которым на нее начала поглядывать родня сразу же, как свершилось сватовство. Марьюшка понимала, что именно ей обязана семья прекращением опалы и возвышением. А ведь дело с соседом совсем уже было слажено, еще какой-то месячишко — и быть ей захудалой боярыней Крамской. Нет, уж всяко лучше, наверное, царицею, хоть жених и слывет извергом. И пусть за зверя-изувера, чем сидеть в вековухах или перебиваться с хлеба на квас.

Не одна птичка-бабочка летела на огонек тщеславия, подобно Марьюшке, не одна сожгла свои крылышки, поняв, что быть царицею — это прежде всего обречь себя на невыносимую скуку.

Никакой радости, никакой утехи! Хоть невелика была ее воля девичья у строгого батюшки и ворчливой матушки, а все же вольнее было. Бывало, в церковь сходит, на людей поглядит, себя покажет… Марьюшка любила в церковь ходить и числилась у родни богомолкою, хотя больше всего привлекала ее радость посмотреть на другие лица, на других людей, не то что эти, домашние, приевшиеся. А теперь даже в церкви стоит она на отдельной половине, словно отверженная или заразная, и даже в поездке на богомолье нет никакой радости.

…Боже мой, одна, одна, всегда одна! Сядет за пяльцы, вроде бы увлечется работою, начнет подбирать шелка разных цветов и катушки с золотой и серебряной нитью для одеяния преподобного Сергия — молодая царица дала обет вышить пелену на гроб святого, — но никакая работа не в радость, если о ней не с кем поговорить. Выйдет в светлицу — полсотни вышивальщиц тотчас вскакивают из-за пялец и падают в ноги. Поначалу это тешило тщеславие Марьюшки и забавляло ее, потом стало злить. Сколько раз ни войдешь, они кувыркаются, как нанятые!

Она проходила меж рядов, и глаза разбегались при виде творимой здесь красоты. Лики ангелов и святых расшиты шелком тельного цвета — тонким-тонким, чуть не в волосок, и как расшиты! Чудится, живые лица постников глядят строгими очами, шевелятся бескровные губы и шепчут: «Да молчит всякая плоть!»

Эти слова Марьюшка прочла на кайме одной из церковных пелен, вышитых еще сто лет назад, при Софье Фоминичне Палеолог В Троицкой лавре и прочла. Только тогда она еще не понимала, что это значит, — не успела понять. Но чем больше дней ее замужества проходило, тем яснее становилось Марьюшке, сколько боли навеки запечатлела неведомая вышивальщица. «Да молчит всякая плоть…»

В первую брачную ночь ее так трясло от страха, что запомнила только этот страх и боль. Не то чтобы она чувствовала отвращение к мужу… Скромница, выросшая в духе беспрекословного послушания воле отца, Марьюшка не заглядывалась на молодых красавцев. Но все же осмелилась — заикнулась, что жених ей в дедушки годится. Отец рассердился:

— Да что такое молодость? Что такое красота? Кто силен и славен, тот и молод. Кто могуч и богат, тот и красив.

Ну и, само собой, старинное русское, непременное:

— Стерпится — слюбится. Не слюбилось…

Вскоре Иван Васильевич и сам понял: он совершил страшную ошибку, прельстившись юной красотой девочки, которая годилась ему в дочери. Наложница… он приобрел только очередную наложницу!

Постепенно муж почти совсем перестал навещать Марьюшкину опочивальню. Старые боярыни, те, что давно служат при дворе, всяких цариц видели-перевидели, и хоть говорят Марьюшке льстивые речи, не раз замечала она злорадные взгляды старух. Небось думают: «Быстро же надоела она государю! Недолго, видать, Нагим от сладкого пирога откусывать, того и гляди, загремит молодка в монастырь… Небось в Тихвинский, к Колтовской отвезут!»

Ребенок! Если бы у нее родился ребенок, нечего было бы бояться монастыря. Как бы ни сделался хладен к ней государь, он не посмеет отправить в затвор монастырский мать царевича. Даже он, которому закон не писан, — не посмеет! Почему же она никак не может зачать? Ведь уже другой год замужем! И не оттого ли государь почти бросил к ней хаживать, что убедился в ее неспособности к деторождению?

Теперь она верила во все долетавшие прежде и казавшиеся неправдоподобными слухи. будто царь снарядил посольство в Англию: снова начал искать невесту за морями. И кто решится отказать могучему царю Московскому?!

Тогда — все, конец. Тогда дела ее совсем плохи… может быть, сейчас, в эту самую минуту, муж ее обдумывает, когда именно послать бесплодную, опостылевшую, ненужную больше седьмую женищу [4]с ее горючей тоской и мечтами о ребеночке в монастырь!