Жюльетта Бенцони: Кречет. Книга I

— Стоять! — крикнул он. — Бросай ружье и ни с места или тебе конец…

Крестьянин, одетый в куртку из козьих шкур и широкие в складку штаны, с волосами, торчавшими словно солома из-под круглой шляпы, остановился как вкопанный, но ружья не выпустил, резко повернулся и выстрелил. Пуля попала в дверной косяк, но второй пистолет Жиля уже произвел свою смертоносную работу. Последний охранник Тюдаля пошатнулся, ноги его подкосились, и он упал лицом в грязь.

Жиль спокойно вернулся в дом, тщательно закрыл дверь и прислонился к ней. Его холодный взгляд окинул всю комнату, остановился на недавно танцевавшей девочке, которая теперь, зажав в руке кость, с отсутствующим взглядом притаилась под столом, затем повернулся к своей союзнице, смотревшей на него так, как будто он был самим Архангелом Михаилом.

— Возьми эту малышку с собой, Корентина, и ступай домой. То, что я сейчас буду делать, — не для женских глаз.

Девушка рассмеялась.

— А то, что ты делал до этого, — для женских глаз? Знаешь, шевалье, мой покойный отец сказал мне однажды: хороший солдат не идет спать в разгар сражения.

— Он был прав, и ты хороший маленький солдатик! Но бой закончен. Настал час правосудия, и я не хочу, чтобы ты стала помощником палача…

Она встала перед ним с вызывающим видом и улыбнулась во весь свой большой красивый рот.

— Думаю, что ради тебя я и не на то бы пошла, шевалье. Ты от меня так просто не избавишься! Я остаюсь! Я хочу видеть все до конца. А эта…

Она вытащила девчонку из-под стола и заставила ее встать на ноги, но тотчас отпустила, а девчонка, икая, снова рухнула на пол.

— Фу! — сморщилась Корентина. — Она пьяна в стельку! Пока мы на нее не смотрели, она, видно, вылакала все, что осталось в бутылках.

Надо положить ее на скамью, она на ногах не стоит: засыпает.

Пожав плечами. Жиль подошел к Тюдалю, который все еще лежал около камина. Он теперь молчал, но посеревшее лицо, пот, стекавший широкими струйками по щекам, выдавали его страх.

Гибель его людей поубавила у него гонору, и он с ненавистью и ужасом смотрел на стоявшую перед ним высокую мрачную фигуру.

— Если ты знаешь какую-нибудь молитву, Тюдаль де Сен-Мелэн, сейчас самое время ее прочесть, — сурово произнес Жиль.

— Ты и вправду хочешь убить меня? Дай мне хотя бы возможность защищаться! — взмолился тот.

— А ты дал Жюдит возможность защищаться?

— Я имел право делать то, что я сделал! — проревел Тюдаль. — Она не подчинилась мне, старшему брату… Она опозорила имя Сен-Мелэнов, связавшись с этим отродьем. Я вынес ей приговор!

Девушка из нашего рода не может стать госпожой Керноа!

Волна отвращения захлестнула Жиля. У этого ничтожества Тюдаля было еще достаточно дворянской спеси, и он воображал себя поборником справедливости!

— Я тоже свершу правосудие… — только и сказал он. — Вот твой приговор!

Взяв вытащенные Корентиной веревки, он выбрал самую длинную, затем, измерив на глаз высоту потолка, вскочил на стол, расшвырял ногами блюда и тарелки с остатками еды, и перекинул веревку через главную балку под потолком, Тюдаль с тревогой следил за его приготовлениями.

— Что ты хочешь делать? — заикаясь выговорил он. — Ты же не…

— Повешу тебя? Да! Я сказал тебе, что я твой палач! А ты не заслуживаешь смерти дворянина… Не осквернять же шпагу твоей кровью…

— Трус… Ты просто трус!.. По крайней мере, дерись… О, ты пользуешься моей беспомощностью…

— Я окажу честь твоему брату и скрещу с ним шпагу, когда он вернется. Большего вся ваша семья не заслуживает. Молись…

Жиль спрыгнул на пол и хладнокровно начал делать скользящий узел, Корентина почти вырвала веревку у него из рук.

— Дай! — жестко сказала она, глядя ему в глаза. — Это я должна надеть ему петлю на шею! Я люблю платить долги! Ты освободил меня. Я не хочу, чтобы ты испачкал руки, прикоснувшись к нему! Ты лишь потянешь за веревку…

Через несколько минут Тюдаль де Сен-Мелэн раскачивался в петле, словно большое гнилое яблоко, повешенный на главной балке своего дома. Жиль и Корентина, бледные, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Рыжий негодяй умер как жил — отвратительной и презренной смертью. Он то изрыгал ругательства, то рыдал и молил о пощаде, но последний из Турнеминов ни на секунду не почувствовал даже тени жалости в своем сердце. Образ Жюдит, живьем брошенной в могилу, больше не покидал его. С виду очень спокойный, Жиль подошел к столу, взял бутылку рома, еще наполовину полную, и сделал большой глоток.