Жюльетта Бенцони: Кречет. Книга III

Не найдя ответа на эти вопросы. Жиль постарался задремать — сон всегда представлялся ему лучшим убежищем от черных мыслей.

Карета между тем быстро катила по широкой дороге, копыта стучали звонко, запах табака, пропитавший мундир жандармского офицера, заставлял Жиля жалеть только об одном: о любимой трубке, оставшейся в камере Бастилии.

Уснуть Жилю так и не удалось. В карете было жарко и душно, и Турнемин, шутя переносивший все невзгоды, свалившиеся на него, задыхался, с нетерпением ожидая окончания путешествия. Прошло чуть больше часа, наконец карета остановилась. Одного взгляда было достаточно, чтобы Жиль понял, куда привезли его. Это был Версаль. Знакомые башенные часы церкви Нотр-Дам и собора Святого Людовика слева и справа пробили два часа. Кто же вызвал его среди ночи?

Молчаливый офицер, сопровождавший Турнемина, провел его мимо Главного вестибюля, охраняемого швейцарцами, и повернул в Гвардейский зал, куда, как прекрасно было известно Жилю, выходила маленькая лестница, называвшаяся лестницей Короля. Она вела во внутренние кабинеты Его Величества, а еще выше — в Малые апартаменты. К своему огромному удивлению, ни в Гвардейском зале, ни на лестнице Короля Жиль не встретил никакой охраны. Никого…

Только на площадке, куда выходили двери трех кабинетов — Географического, Планов и Артиллерии, — они наконец увидели человека в форме швейцарцев. С радостью узнал в нем Жиль барона Ульриха-Августа фон Винклерида зу Винклерида, своего лучшего друга…

Восторг озарил лицо швейцарца, но, верный приказу, он ни слова не сказал Турнемину, лишь подошел к двери Географического кабинета и постучал. Тотчас же дверь отворилась и появился Тьери, доверенный лакей короля.

— Его Величество просит вас, сударь, вернуться к карете и в ней ждать его дальнейших распоряжений, — сказал Тьери жандармскому офицеру.

Офицер удалился, а заключенного Тьери ввел в кабинет Географии. Что ожидало его там? Оглянувшись, Жиль увидел улыбающееся лицо Винклерида… Улыбка друга подбодрила его. Турнемин быстро подошел к столу, занимавшему всю середину кабинета, и низко поклонился. Двери за ним закрылись…

Король работал, склонившись над столом, на котором в беспорядке лежали карты, компасы, линейки, угольники и масса других вещей. Шелковый халат, наброшенный на кружевную ночную сорочку, слегка растрепанный парик — все говорило с том, что Людовик XVI еще не ложился.

Вооруженный карандашом и линейкой, он исправлял морскую карту с таким видом, будто для короля Франции нет ничего естественней, чем встать среди ночи, чтобы предаться любимой науке.

Усталый вид, горькие складки, что залегли в углах всегда охотно улыбающегося рта, серые тени, появившиеся под глазами, отросшая за ночь борода указывали на то, что это не первая бессонная ночь короля. Его явно мучила какая-то тайна.

Свет падал только на стол и руки короля, оставляя в тени его лицо, словно Людовик боялся выдать собеседнику свои переживания. Но глаза шевалье, как глаза кошки, в темноте видели даже лучше, чем днем. В небольшой комнате, при Людовике XV служившей хранилищем королевских париков, было так тихо, что Жиль отчетливо слышал, как скрипит карандаш, скользя вдоль линейки. Молчание длилось так долго, что Турнемин, неподвижный и взволнованный, успел спросить себя, заметил ли король его присутствие.

С видимым огорчением Людовик XVI наконец отложил свою работу, чтобы вернуться к заботам, столь счастливо на время забытым им. Он откинулся на спинку широкого кресла, устало закрыл глаза и несколько минут массировал основание своего большого бурбонского носа. Еще раз вздохнув, он открыл глаза и посмотрел на молодого человека с горькой печалью.

— Я обязан вам, сударь, тяжелым разочарованием, вы не заслужили оказанного вам доверия.

Ваш друг, барон Винклерид, упросил меня выслушать вас. Что вы хотите сказать мне?

— Ничего, сир. Мне нечего сказать, если король уже осудил меня, ведь король не ошибается.

Людовик в гневе стукнул кулаком по столу.

— Что за речь куртизана! Я велел разыскать вас в Бастилии и привезти сюда не для того, чтобы выслушивать подобный вздор. Я желаю наконец услышать, чем вы объясните странное свое поведение!

— Мое поведение? Да будет королю известно, что я никогда даже в мыслях не пренебрегал своим долгом. Жизнь моя принадлежит королю… И я осмелился бы…

— Осмельтесь, сударь. Ведь вы всегда были храбрым малым. В наше время… Только не забывайте о почтении, которое следует нам оказывать.