Лора Бекитт: Тина и Тереза

Ранним утром 1867 года жители южного побережья Австралии, молодые супруги Барри и Дарлин Хиггинс, обнаружили на крыльце своего дома новорожденную девочку, завернутую в рваное тряпье. У Хиггинсов уже был ребенок — трехмесячная Тина, но Барри и Дарлин пожалели подкидыша и приняли его в свою семью. При крещении девочку назвали Терезой.

Солнце склонялось к западу, и от горизонта, пересекая пространство небес, шли поразительно ровные лучи — создавалось впечатление, что над океаном простерся огромный светящийся веер. Концы лучей упирались в красно-коричневые скалы и, отражаясь от них, озаряли побережье ослепительным предзакатным сиянием. Песок и поверхность океана сверкали, точно золото, а розовато-голубое высокое небо было прозрачным, как вода.

Пейзаж не казался застывшим, напротив, пребывал в непрерывном движении: в его палитру ежеминутно добавлялись новые оттенки, менялось освещение, контуры облаков смещались, образуя различные причудливые формы.

Тереза не успела отскочить, и внезапно набежавшая волна замочила подол ее темно-синего ситцевого платья. Тереза ударила босой ногой по воде, потом подняла камень и швырнула в волны. Но едва мимолетное раздражение прошло, девушке стало стыдно: она очень любила океан, гигантскую подвижную стихию, форму жизни, которая казалась ей верхом совершенства — непобедимая, независимая, вечная; любила этот край — неповторимый в своей красоте мир, который, изменяясь каждый миг, тем не менее не стареет, постоянно обновляется, не перестает удивлять разнообразием и свежестью красок; край с колоннами двухсотфутовых эвкалиптов, гладкоствольных, светлых, словно облаченных в покровы солнца; край с самшитами и диким виноградом, с зарослями высоченного тростника, шумящего от ветра не менее сильно, чем океанские воды; край с холмами, покрытыми ковром зелени, нежной, шелковистой, точно кожа ребенка; край, где все способно в одночасье приобретать одинаковый цвет: красный — в пору заката, дымчато-зеленый — после полудня, сине-серый — в редкие часы ненастья.

Тереза оглянулась на скалы: гигантские темные глыбы, величественные, таинственно-мрачные, они тем не менее не пугали. Такова особенность этого удивительного края — он влечет к себе, легко впускает в свой причудливый мир, где каждый кусочек природы живет собственной обособленной жизнью, и вместе с тем все они неотделимы друг от друга.

Там, за скалами, в глубине побережья раскинулся Кленси — небольшой провинциальный городок, в котором Тереза прожила большую часть своей жизни. Она окинула взглядом окаймлявший побережье песчаный пляж — вытянутый в длину, желто-рыжий, он походил на хвост гигантской лисицы. Отсюда в город вела дорога, но домик родителей Терезы прилепился на самом берегу, в стороне от других жилищ, и девушка не знала места прекраснее, чем этот уединенный уголок.

Левее, на высокой скале, словно вросший в нее и ставший с нею единым целым, маячил обнесенный каменной стеною, неизвестно кому принадлежавший дом в три этажа, два из которых возвышались над оградой. Это был великолепный викторианский особняк, из тех, что строятся на века, с высокими окнами, изящными чугунными решетками балконов, башенками и массивными каменными стенами. Он не казался Терезе необычным и особого любопытства не возбуждал: она привыкла к нему с детства и считала неотъемлемой частью прибрежного пейзажа.

Со стороны океана скала оставалась неприступной, но с другой, среди лесистых склонов, вилась неприметная тропинка, ведущая наверх. Сами хозяева, видимо, в доме не жили, но он тем не менее был обитаем и охранялся. В этом Тереза убедилась, когда пару лет назад пыталась вместе с другими детьми нарвать яблок с деревьев, растущих вдоль внутренней стороны ограды. Больше таких особняков ни в самом городке, ни поблизости не было. Кленси населяли люди среднего достатка, жившие в одноэтажных деревянных домах с верандами и низкими заборчиками.

Тереза опустила взгляд и невольно вздрогнула, ощутив в груди неприятный холодок: Фей Трейдер и ее компания шли по берегу. Руки и ноги девушки вмиг одеревенели, ладони стали противно липкими от пота, и Тереза машинально вытерла их о платье.

Она надеялась, что они пройдут мимо, но они, конечно, ее заметили — четыре девушки и двое юношей, все одногодки Терезы.

Она не знала, что они скажут ей на сей раз, но это было, в конце концов, не так уж важно: в устах Фей любое слово, обращенное к Терезе, превращалось в оскорбление и насмешку.