Виктория Джоунс - Странное наследство

Почувствовав, что жизнь покидает ее, миссис Абигейл Гибсон попросила доктора, чтобы он пригласил нотариуса. Мистер Джордж Линдберг явился незамедлительно. Вскоре было составлено завещание, в котором миссис Гибсон назначала опекуном своего единственного внука не его родного отца, а малознакомого человека — мистера Бернарда Дугласа, холостяка-мустангера, правда, основательного, серьезного и делового джентльмена. Нотариус, человек трезвого ума и крепких нервов, был несколько обескуражен подобным поворотом событий, но оспаривать последнюю волю миссис Гибсон не стал. Он пригласил в свидетели доктора, завещание было заверено, и Джордж Линдберг удалился, оставив в руках озадаченного Берни Дугласа документ, регламентирующий дальнейшую жизнь Оливера Гибсона.

Доктор по-прежнему каждый день наведывался в садовый домик и подбадривал больную, пророча ей скорое выздоровление. Миссис Абигейл Гибсон молча выслушивала его успокаивающие речи, читая свой приговор в его взгляде, и наконец заявила сэру Гэбриэлу Пойнсетту, что невыносимо устала от его милосердного, но лживого оптимизма. Доктор обиделся и больше не появлялся в домике умирающей женщины. Глаза покойной закрыл ее знакомый пансионер мистер Берни Дуглас. Он же нашел и женщин, подготовивших миссис Гибсон в последний земной путь.

Оглашение завещания произошло на третий день после похорон, и Оливия узнала, что после смерти бабушки должна отправиться на ранчо, которое присмотрел для покупки мустангер Берни Дуглас. Она была в растерянности, тем более, что молодой человек, считающий себя опекуном мальчишки, был полон решимости воспитать из неженки и баловня настоящего мужчину и впоследствии найти ему подходящую спутницу жизни. Очень злую шутку сыграла бабушкина предусмотрительность. Когда-то, много лет назад, они жили при публичном доме, где бабушка служила экономкой. Чтобы никто из посетителей не воспользовался беззащитностью ее миловидной внучки, она объявила всем, что рядом с ней растет внук, вот так Оливия и стала мальчиком. Ей покупали мальчишескую одежду и обувь, а игрушками для нее служили не нарядные куклы и их сказочные домики и гардеробы, а кинжалы, лук со стрелами, набор оружия, барабаны и лошадки на колесах. И даже наедине бабушка всегда называла девочку Оливером.

Честно говоря, Оливия не могла определить свое истинное отношение к Берни Дугласу. Стоило молодому человеку появиться в их домике, как Оливия почти забывала о своем облике мальчика-подростка и пыталась привлечь внимание мужественного мустангера. Когда же он отправлялся в салун, она допоздна просиживала возле окна, ожидая возвращения Берни, и если замечала его в обществе какой-нибудь девицы или дамы, то на следующий день за завтраком отпускала в его сторону колкости, порой совершенно забывая о приличном поведении и границах дозволенного обращения с человеком старше ее на полтора десятка лет. И никакие бабушкины нотации ничего не могли изменить — проходил день-другой, и все начиналось сначала.

За последние полгода что-то изменилось в Оливии, и бабушка серьезно встревожилась. Она стала замечать, как при появлении мустангера ее внучка замолкает, становится напряженной и взволнованной, сидит за столом, потупившись, смотрит в тарелку и краснеет. У самой Оливии в эти минуты все внутри сжималось от непонятного ожидания. Стоило появиться Берни, и у нее цепенели ноги, дрожали руки и срывался голос! Жар приливал к щекам и губам, концентрировался внизу живота… Она боялась Берни Дугласа! Боялась и вместе с тем хотела постоянно видеть этого человека рядом, слышать низкий красивый голос, ощущать на себе его взгляды, пусть даже совсем мимолетные. Этим Оливия не могла делиться с бабушкой и потому предпочитала отмалчиваться. А Берни все это время раздумывал над щекотливой проблемой — как бы обратить внимание пожилой женщины на то, что ее внук, этот премиленький красавчик Оливер, проявляет к нему, крепкому и суровому мужчине, недвусмысленный интерес. Но бабушка Оливера день ото дня чувствовала себя все хуже и хуже, и мустангер не решился беспокоить тяжелобольную женщину. Дугласу приходилось сдерживаться изо всех сил, продолжая относиться к Оливии, точно к младшему брату — немного снисходительно, добродушно, с легкой насмешливой издевкой.

Узкая тропинка, по которой неторопливо шла Оливия, наконец вывела ее за ограду кладбища. Уже вечерело, и солнце скатилось одним краем за вечно покрытые льдами вершины хребта Элберта. Горизонт на западе пылал, словно охваченный снизу яростным пламенем, однако эти яркие краски быстро блекли и сгорали, а небо все больше приобретало зеленоватый оттенок. Вот над горизонтом кто-то в мгновение ока растянул темно-лиловый занавес, и первые звезды поспешили высыпать на этот потемневший небосвод. Повеяло свежестью и прохладой.