Дафна Дюморье: Таверна «Ямайка»

Экипаж загромыхал по улице мимо добротных домов, мигающих уличных фонарей, согнувшихся под ветром редких прохожих, спешащих домой к ужину. Сквозь щели в ставнях Мэри различала полоски скатерти, расстеленной на столе, женщину и детей, готовящихся к вечерней трапезе, мужчину, протянувшего руки к горящему камину, чтобы согреться. Она подумала о той жизнерадостной женщине, которая недавно еще ехала с ней в карете. Где она сейчас? Сидит ли она тоже за своим столом в окружении детей и семьи? Как приятно было смотреть на ее круглые румяные щеки и огрубевшие от работы руки! Ее грудной голос так успокаивал! И Мэри стала сочинять, как она идет за этой женщиной и умоляет не оставлять ее одну, позволить ей жить в ее доме. Она была уверена, что женщина приняла бы ее, в этом не было никаких сомнений. И для нее всегда бы нашлась и добрая улыбка, и дружеская поддержка, и уютная кровать. Она бы помогала этой женщине, со временем полюбила бы ее, стала бы своим человеком в доме, отдала бы ей часть себя, своей жизни.

Лошади теперь уже бежали по гористой местности, город остался позади. Наконец, исчез последний тусклый огонь. Теперь она была совсем одна, только дождь и ветер за окнами и двенадцать миль безлюдных болот, отделявших ее от места, куда она направлялась.

Мэри вдруг подумала, что так должен чувствовать себя корабль, когда надежный причал оставлен далеко позади. Ни одно суденышко в открытом море не могло испытывать большего одиночества, чем то, что она испытывала сейчас, даже если шторм раскачивает мачты и захлестывает волнами палубу.

В карете стало совсем темно, пламя от горящей лампады давало очень неприятный желтый свет, ветер, проникавший сквозь крышу, угрожающе его раздувал, и Мэри предпочла погасить огонь. Она сжалась в своем углу, раскачиваясь в такт движению, и впервые осознала, что в одиночестве есть что-то недоброе. Даже та самая карета, которая днем, казалось, укачивала ее, как в колыбели, теперь переваливалась с боку на бок, как бы угрожая, жалуясь и издавая отчаянные стоны. Ветер разбушевался так, что грозил сорвать крышу, а потоки дождя с удвоенной силой колотили в окна. По обеим сторонам дороги было мертвое безлюдное пространство: ни деревьев, ни домов, ни тропинок; кругом болото на многие мили, мрачное и нескончаемое, уходившее к самому горизонту.

«Здесь не может жить человек, — подумала Мэри. — Он не мог бы остаться человеком, даже дети будут рождаться уродами, как скрюченный вереск вдоль дороги. Здесь никогда не прекращается ветер, и дует-то он не как обычно — и с севера, и с юга, и с запада, и с востока. И сознание людей тоже должно быть испорченным, мысли черными, жилища их, наверное, построены из гранита и камня. Те, кто обитает на этой земле, под этим черным небом, должны иметь что-то дьявольское в натуре».

А дорога бежала все дальше, и не было даже слабого огонька, чтобы вселить надежду в одинокого путешественника. Возможно, на расстоянии двадцати одной мили между Бодмином и Лонсестоном не было жилого места, даже хижины пастуха где-нибудь на пустынной дороге, ничего, кроме мрачного заведения, которое называлось таверной «Ямайка».

Мэри потеряла счет времени, ей казалось, что она проехала уже сотни миль. Вероятно, было около полуночи. Теперь ей не хотелось выходить из кареты, по крайней мере, с ней она уже освоилась. Девушка уже с раннего утра ехала в этом экипаже, и успела к нему привыкнуть. Она могла бы ехать вечно — здесь все-таки была защита из четырех стен, хоть и протекающей, по все же крышей над головой и кучером на козлах, которого можно позвать на помощь в любую минуту. Она слышала, как он погонял лошадей — ехали очень быстро.

Мэри подняла окно и выглянула. Тотчас же ее обдало ливнем, а ветер ударил в лицо с такой силой, что на мгновение она была ослеплена; затем, убрав с лица разлетевшиеся волосы, девушка увидела, что они с бешеной скоростью мчатся вверх по склону горы среди иссиня-черных болот.

Впереди, слева от болота, показалось какое-то строение. Можно было различить неясные очертания высоких печных труб, контуры их расплывались в темноте. Здание стояло одиноко, рядом не было ни других построек, ни домов. Если это была «Ямайка», она стояла в гордом одиночестве, открытая всем ветрам. Мэри плотнее закуталась в плащ, застегнув его на все пуговицы.

Возница слез со своего сиденья, помог Мэри спустить ее багаж. Он спешил, с опаской поглядывая через плечо в сторону дома.

— Вот вы и приехали. Идите вон туда, через двор. Если хорошо постучите, вам откроют. А мне надо спешить, иначе я не попаду сегодня в Лонсестон.