Сьюзен Флетчер - Колдунья

Да. Эта мысль утешает меня. Она забирает страх и замедляет дыхание. Когда меня привяжут к столбу, я скажу: «Я спасла жизни», и это будет утешением, и языки пламени уже не будут пугать меня. А что, если это плата? Моя жизнь за их жизни? Что, если миру нужна моя маленькая жизнь с ее бесконечным одиночеством в обмен на триста жизней или даже больше? Я заплачу. Если это значит, что они живы, и что олень все еще бродит по склонам, и сельдь в заливе вспыхивает серебристыми боками на летнем солнце, и если это значит, что люди все еще играют на волынках и рассказывают легенды о воине Финне и его собаках и о Владыке островов, и если это значит, что вереск все еще колышется на ветру и он — он, он, тот, чьи волосы цветом подобны мокрому склону, — еще жив и исцелился от ран, тогда я заплачу эту цену. Да, заплачу.

Жив ли он? Я думаю, жив. В самые страшные свои часы я схожу с ума от мысли, что он может быть мертв, — но все же надеюсь, что жив. Я вижу его рядом с морем. На его боку примочка из хвоща и окопника. Он снимает ее и видит, что рана затягивается. Улыбается, думая: «Корраг», и возвращает компресс на место.

Ну вот, теперь я спокойна. Я вновь вижу его темно-рыжие волосы.

Я должна поспать. Отчасти это значит потерять последние часы, последние вздохи. Но в те минуты, когда я думаю о жизни, о любви, об олене с тонкими рогами, в голове у меня звучит голос Гормхул: «Тебя найдет человек».

Я думаю, он придет завтра. У меня остается все меньше дней.

Пусть он придет. Пусть сделает свое дело, даже если это причинит мне боль. Даже если его дело — просто бросить мне в лицо слово «ведьма» или «карга». Потому что я все еще жива. Те, кого я люблю, живы, — какую же боль можно мне причинить? Чего тут бояться?

Жизнь значит для нас не в пример больше, чем смерть. Жизнь — это то, что мы помним. Не то, как умирали наши любимые, а то, какими теплыми и сияющими были их глаза и как они прожили свой век.

Гостиница Аргайлл

Инверэри

26 февраля

Любимая моя Джейн, думаю, ты будешь рада узнать, откуда я пишу. Я благополучно добрался до города Инверэри, хотя в некоторые моменты нашего путешествия сомневался, что у нас получится. Это было тяжело, любовь моя. На нас набрасывались бураны. Мы шли через темные безлюдные болота, а ветер выл, как демон в ноги. Я думал о вышитой подушечке для коленопреклонений, которую сделала моя матушка, помнишь? На ней сказано: «Так что мы смело говорим: Господь мне помощник, и не убоюсь: что сделает мне человек?» (Евр. 13:6) — и это лишь благодаря Ему мы оказались здесь, Его любовь и забота в конце концов привели нас в Инверэри.

Несмотря на погоду, это славный город. Он располагается на берегу Лох-Файна, и в нем витает дух обеспеченности и любезности, что так приятно в нынешние времена. Жилье, которое я снимаю здесь, сухое и чистое. Я остановился в гостинице недалеко от озера, и это место выглядит довольно оживленным днем, а еще больше ночью. В моих комнатах есть очаг и окно, оно выходит на озеро, и я любуюсь звенящим льдом (меня охватывает ребячливая радость, когда я смотрю на царство стужи за окном, в то время как сам нахожусь в тепле). Я пишу тебе эти строки, а из окна льется голубоватый свет, и изумляюсь храбрости людей, что живут здесь среди гор и ветра. Кроме того, Кэмпбеллы великодушны. Возможно, они преданы другому королю, но я плотно поел на этом постоялом дворе, и две оставшиеся лошади, которые так хорошо нам послужили, кажется, не меньше моего рады сытной еде и отдыху. Признаться, я воспрянул духом. Я пообедал олениной, Джейн. Ее остатки все еще приходится выковыривать из зубов, но это хорошее, питательное мясо.

Теперь о цели моего путешествия.

Я уже достаточно слышал о Гленко. На постоялом дворе только об этом и сплетничают. За обедом я подслушал такие страсти — кровь стынет в жилах. Глава клана, говорят, был застрелен, когда поднимался со своей кровати. Его жена была так изранена, что умерла, раздетая, на снегу около дома. Рассказывают, что с ее пальцев, изуродовав их, содрали кольца. Чудовищная жестокость и подлость!

Я узнал это от хозяина гостиницы. Думаю, его облик позабавил бы тебя — я отродясь не видел таких рыжих волос и красных щек. Он прямо-таки фонтанирует словами; в первый вечер, проведенный мною в Инверэри (не более четырех часов), он не раз приставал со своей болтовней. Лишь только прибыв, я понял, что он хитер.

— Вы к нам надолго? — спросил он.

Я ответил, что, как и все путешественники, нахожусь в руках Божиих, лишь Он да погода будут решать, на какой срок я задержусь здесь. Похоже, этот человек намерен совать нос в мои дела, Джейн. Но можно извлечь выгоду из его любопытства. Ведь если он шпионит за мной, не значит ли это, что он шпионит и за другими? И он знает, возможно, многое.