Виктория Хольт: Король замка

«Когда я пришла в Карефур, Морис сказал, что меня ждет папа. Он не сводит глаз с двери и, когда кто-нибудь входит, произносит мое имя. С моим приходом все они с облегчением вздохнули. Я вошла к папе в комнату и, хотя глаза его были закрыты, села у постели. Через некоторое время он очнулся, но почти не обратил на меня внимания. Я заметила, как он что-то бормотал себе под нос. «Возмездие Господне», — повторял он снова и снова. Видя, что он встревожен, я склонилась над ним и шепнула: «Папа, тебе нечего бояться. Ты поступал так, как считал правильным. Что человек может еще сделать?» «Я грешник, — сказал он. — Я поддался искушению. Она не виновата. Она была красива, любила плотские утехи и влекла меня за собой. Даже обо всем узнав, я не мог устоять перед ней. В этом грех, дитя. В этом самый величайший грех». Я сказала: «Лапа, ты расстраиваешь себя. Лежи спокойно». «Это Франсуаза? — спросил он. — Моя дочь?» Я сказала, что да. «У тебя есть ребенок?» — «Да, папа. Твоя внучка, Женевьева». Он весь сжался, и я испугалась. Потом начал шептать: «Мне было знамение. Грехи отцов… Боже мой, грехи отцов…» Я чувствовала, что должна утешить его, и сказала: «Папа, кажется, я тебя понимаю. Ты любил жену. В этом не было греха. Любить — это естественно и для мужчин, и для женщин. Так же естественно, как иметь детей. На этом стоит мир». Он продолжал что-то бормотать, и я подумала, не позвать ли Мориса. Временами с его губ срывалась какая-нибудь осмысленная фраза. «Я понял, что это истерия… В тот самый раз, когда мы заметили, что она играет с огнем. Она сложила в спальне костер… Мы постоянно находили прутики, сложенные, как для костра… В буфете, под кроватями… Она убегала за хворостом. Потом пришли врачи». «Папа, — воскликнула я. — Ты хочешь сказать, что мама была сумасшедшей?» Но он продолжал, как будто меня не слышал: «Я мог бы отослать ее… Мне следовало отослать ее. Но я не мог без нее и продолжал ходить к ней, уже все зная. Со временем у безумной родилось дитя. Это мой грех, и возмездие свершится… Я настороже… Я жду его». Папа бредил, но тем не менее я испугалась. В забытьи люди часто выдают свои мысли. Теперь мне стало понятно, почему маму держали в комнате с зарешеченным окном. Я узнала причину всех странностей в нашей семейной жизни. Моя мать была сумасшедшей, и поэтому отец не хотел, чтобы я выходила замуж. «Франсуаза, — бормотал он. — Франсуаза, дочка». — «Я здесь, папа.» «Я наблюдал за Франсуазой, — шептал он. — Она была послушным ребенком… Тихая, скромная, застенчивая, не похожая на свою мать. Та была бесстыдной, дерзкой и похотливой. Да, дочь моя спаслась, но написано: «в третьем и четвертом колене…» К нам посватались де ла Тали, и я дал свое согласие. Это был грех гордыни. Я не мог сказать графу, пришедшему просить руки моей дочери для своего сына: «Ее мать была сумасшедшей». Я сказал, что отдам дочь, а потом бичевал себя за гордыню и похоть, ибо был виновен в двух смертных грехах. И все же я не остановил свадьбу, и моя дочь ушла жить в замок». Я старалась успокоить его: «Все хорошо, папа. Бояться нечего. Все в прошлом. Теперь все хорошо». «В третьем и четвертом колене… — шептал он. — Грехи отцов… Я замечал безумие в ребенке. Девочка своенравна, как ее бабушка. Те же самые признаки. Она вырастет похожей на бабушку, неспособной противиться зову плоти, и проклятое семя будет переходить из поколения в поколение». «Ты не можешь иметь в виду Женевьеву, мою доченьку!» Он шептал: «Я вижу, что семя в Женевьеве. Оно прорастет и уничтожит ее. Почему я не предупредил свою дочь! Она спаслась, но дети ее не спасутся!» Я все поняла и испугалась. Вот отчего его охватил ужас, когда я сказала, что жду второго ребенка».

«Мне не с кем поговорить. Вернувшись из Карефура, я долго сидела в цветнике и все думала, думала… Женевьева, доченька! В памяти оживали события прошлого. Я словно смотрела спектакль, в котором каждая сцена приближает кульминацию. Мне вспоминались приступы ярости, так свойственные Женевьеве, ее неумеренный смех. Этому смеху вторил другой смех — из прошлого. Моя мать и моя дочь. Они даже внешне схожи. Чем больше я старалась представить мамино лицо, тем больше оно походило на лицо Женевьевы. Теперь я должна наблюдать за Женевьевой, как отец наблюдал за мной. Любой самый мелкий проступок, который раньше я расценивала как детскую шалость, приобретал новое значение. Семя греха перешло через меня в следующее поколение. Мой отец, собиравшийся стать монахом, не сумел подавить страсть к жене, даже зная, что она сумасшедшая. В результате родилась я. Я тоже, в свою очередь, родила ребенка. Теперь же я трепещу не только за бедную Женевьеву, но и за неродившееся дитя».