Филиппа Грегори - Вайдекр

Они свергли меня с вершины блаженства, и глаза отца с сочувствием наблюдали за мной. Торопливо направившись к дому, няня неожиданно остановилась.

— Мадам! — обратилась она к маме, и ее голос дрогнул.

Они увидели, что все кружева моей юбочки запятнаны кровью. Быстро подняв ее, мама с няней обнаружили, что мои колени и лодыжки стерты до крови краями седла.

— Гарольд! — с укором произнесла мама. Это был единственный вид упрека, который она себе позволяла. Отец приблизился и поднял меня на руки.

— Почему ты не сказала, что тебе больно? — спросил он, и его глаза сузились. — Я бы на руках отнес тебя домой. Почему ты мне ничего не сказала, малышка?

Мои колени болели, как будто их обожгло крапивой, но я ухитрилась улыбнуться.

— Мне понравилось скакать на лошади, папа. И я хочу снова поездить на ней.

Глаза отца заблестели, и раздался его глубокий счастливый смех.

— Сразу видно, что ты моя дочка! — воскликнул он в восторге. — Хочет опять скакать, ну как вам это нравится? Ты обязательно будешь ездить верхом. Я завтра же поеду в Чичестер и куплю тебе пони, и ты сразу же начнешь учиться верховой езде. Скакала, пока не сбила колени, и это в четыре года, а? Нет, это точно моя дочка.

Все еще смеясь, он повел лошадь на конный двор, а я осталась вдвоем с мамой.

— Мисс Беатрис лучше отправиться прямо в постель, — приказала она няне. — Она устала за сегодняшний день. Больше она скакать верхом не будет.

Разумеется, я снова и снова ездила верхом. Мама была воспитана в традициях женской покорности и послушания главе дома, и противоречить отцу она могла не больше, чем полминуты. Спустя несколько дней после моей прогулки с папой, когда еще не зажили ссадины на моих коленях, мы услышали мягкий стук копыт по гравию и окрик «Эй!» у входной двери.

Когда я выскочила наружу, я увидела моего отца верхом на своем жеребце, наклонившегося к самому крохотному пони, которого я когда-либо видела. Пони принадлежал к новой дартмурской породе, его шкурка была темной и гладкой, как коричневый бархат, а черная гривка закрывала всю мордочку. Через секунду мои руки уже обвивали его крутую шею, а губы шептали что-то прямо ему в ухо.

Прошел еще один день, и няня подала мне крохотную копию женской амазонки [3], которую я стала надевать для ежедневных уроков верховой езды. Их давал мне сам папа. Никогда не учивший никого скакать на лошади, он стал заниматься со мной так же, как занимался с ним когда-то его отец. Я ездила по кругу на мягком лугу, чтобы было не так больно падать. Падение за падением в мокрую траву — и я не всегда находила в себе силы подниматься, улыбаясь. Но папа, мой чудесный папа, был терпелив как бог, а маленькая Минни имела добрый и мягкий нрав. А я, я была прирожденным бойцом.

Не прошло и двух недель, как я уже начала выезжать с папой верхом. Минни шла на длинном поводке позади папиного жеребца и казалась маленьким карасиком, пойманным на длинную удочку.

А несколько недель спустя после нашей первой экспедиции папа освободил нас от этого ученического поводка и позволил мне скакать одной.

— Ей можно доверять, — коротко заметил он в ответ на тихие увещевания мамы. — Вышивать она всегда успеет начать. А научиться держаться в седле лучше в раннем возрасте.

На дорогах и полях Вайдекра сквайр и маленькая мисс, папин огромный жеребец и подпрыгивающая за ним Минни стали вскоре привычной картиной. Сначала мы прогуливались от тридцати минут до целого часа после обеда. Затем я стала кататься верхом и по утрам. Летом 1760 года — а оно было особенно сухим и жарким — я скакала с папой целыми днями, и исполнилось мне к тому времени полных пять лет.

Это были золотые годы моего детства, и даже сейчас я хорошо помню их. Мой маленький брат Гарри не пропустил ни одной детской болезни, к тому же все боялись, что он унаследовал слабое мамино сердце. А я была бодра как птичка и никогда не проводила ни дня без верховой прогулки с папой. Гарри же просидел всю зиму взаперти, одолеваемый простудами, лихорадками и насморком, с хлопочущими вокруг него мамой и няней. И только к весне, когда задул теплый ветер, напоенный запахом согретой земли, он начал выздоравливать. Во время сенокоса, когда я целыми днями наблюдала с папой, как косили высокие зрелые травы и собирали их в стога, Гарри опять сидел взаперти, так как у него началась аллергия на запах свежескошенной травы. Его жалобные «апчхи», «апчхи» доносились целыми днями из-за закрытых дверей, и время сбора урожая он провел таким же образом. Осенью, во время охоты на лисят, когда папа пообещал разрешить мне охотиться вместе с ним, Гарри опять сидел в детской, либо, в лучшем случае, у камина в гостиной со своими вечными недугами.