Евгения Марлитт - Дама с рубинами

На перилах, по-видимому, лежали цветы, так как при быстром движении молодой девушки слетело несколько роз и упало на мостовую, как раз под ноги лошади. Животное шарахнулось в сторону, но всадник успокоительно потрепал ее по шее и въехал во двор. Со странным, неподвижным взглядом, который, казалось, не видел ничего ни направо, ни налево, он снял шляпу, и даже не повернул головы по тому направлению, откуда свалились цветы, отнесясь к ним совершенно равнодушно. Лампрехт был гордый человек, и советница прекрасно понимала, что он не может обращать внимание на обитателей заднего флигеля.

Его маленькая дочь, казалось, была совершенно иного образа мыслей. Она побежала к пакгаузу и подняла цветы.

— Вы, вероятно, плетете венок, фрейлейн Ленц? — крикнула она наверх. — Несколько роз упало. Бросить мне их вам или принести?

Никакого ответа не последовало; молодая девушка исчезла, — она, вероятно, испугалась и скрылась в глубине дома.

Лампрехт тем временем сошел с лошади. Он был настолько близко, что мог слышать, как его теща с неодобрительным изумлением сказала тете Софии:

— Каким образом Гретхен дошла до такой интимности с этими людьми?

— Интимности? Об этом мне ничего неизвестно. Не думаю, чтобы девочка хотя раз была там, наверху. Это только ее доброе сердце! Гретхен готова помочь каждому; это и есть настоящая вежливость, и она мне в тысячу раз милее, чем те люди, которые внешне рассыпаются в комплиментах, а в душе думают совсем иначе. А, может быть, девочка просто любуется красотой… я тоже не отстаю от нее в этом.

— Дело вкуса! — пренебрежительно бросила советница, однако на ее лбу появились складки, и она кинула мрачный взгляд на сына, низко наклонившегося над доской Рейнгольда. — Этот тип людей никогда не привлекал меня, — добавила она своим нежным, тихим голосом. — Впрочем, я ничего не могу сказать против вежливости Гретхен; напротив, меня скорее удивляет и радует, что она может быть вежливой. Я вовсе не принадлежу к «таким», которые в душе скверно думают о людях, моя милая, вовсе нет. Для этого я слишком кротка и слишком хорошая христианка! Но я твердо придерживаюсь своих консервативных воззрений, по которым непременно должны существовать известные границы. Эта молодая девушка, правда, была воспитательницей в Англии и получила хорошее образование, — я отношусь с полным уважением к ее стремлениям; но, несмотря на все, для меня она была и останется дочерью человека, работающего на нашей фабрике, и это должно быть мерилом для всех. Разве я не права, Балдуин? — обратилась она к зятю, который, казалось, был всецело поглощен каким-то беспорядком в седле своей лошади.

Он почти не поднимал головы, но в его темных глазах сверкнул огонь, такой горячий и яркий, что, казалось, он хотел испепелить эту нежную, кроткую женщину. Ей пришлось подождать несколько мгновений подтверждения своего замечания, но затем уста красавца равнодушно произнесли:

— Вы ведь всегда правы, мамаша. Кто же осмелится противоречить вам?

Глубже надвинув шляпу на глаза, он отвел лошадь в конюшню, помещавшуюся в «ткацкой».

Под липами между тем было довольно шумно. Маргарита положила поднятые розы на садовый стол.

— Только пока фрейлейн Ленц не выйдет на галерею, — сказала она, встав коленями на скамейку возле своего брата.

— Посмотри-ка, Грета! — сказал Герберт, указывая на грифельную доску, — и стыдись! Рейнгольд на два года моложе тебя, а как красиво и хорошо пишет, не то что твои буквы, которые так безобразны, как будто написаны поленом, а не пером!

— Но они очень разборчивы, — невозмутимо ответила девочка. — Зачем же мне еще трудиться над разными завитушками.

— Ну, да, так я и знал; ты — неисправимая маленькая лентяйка! — произнес молодой человек, причем как бы по рассеянности взял одну розу и стал нюхать ее, хотя почему-то делал это губами.

— Да, в школе я иногда ленюсь, — чистосердечно согласилась девочка, — только не по истории, а по арифметике и…

— Не готовишь уроков, как жалуется директор…

— Ах, что он знает? Такой старик, он только нюхает табак да постоянно сидит в своем узком переулке, куда никогда не заглядывает солнышко, а в его комнате накурено, как в дымовой трубе. Он совершенно не знает, как бывает на душе, когда лежишь в Дамбахе на траве и… Постой, постой, это не пройдет, таскать ничего нельзя, — прервала она себя, ловким движением бросаясь через стол и хватая розу, которую Герберт, вероятно опять-таки по рассеянности, сунул в карман.