Бронвин Скотт: Добропорядочный распутник

Эш решил немедленно перейти к делу и недвусмысленно показать, кто здесь хозяин.

— Марсбьюри, приступайте к своим обязанностям.

Адвокат водрузил на переносицу пенсне и положил руки на стол.

— Джентльмены, миссис Ральстон, вам хорошо известны обстоятельства этого не совсем обычного дела. Граф скончался, его старший сын страдает душевным недугом и не в состоянии управлять поместьем. Безусловно, титул переходит к законному наследнику. Будь тот умственно полноценным или нет, он все равно считается пэром королевства. Александр Бедивер — пятый граф Одли вплоть до своей смерти. Если же он умрет, не оставив законнорожденного сына, титул перейдет к вам, мистер Бедивер. Все это в порядке вещей. В данном случае встает вопрос относительно поместья. — Марсбьюри оглядел присутствующих, чуть опустив очки на нос. — Настоящее положение дел таково, что ныне здравствующий граф не может ни управлять им, ни решать финансовые вопросы.

Эш внимательно вслушивался в слова адвоката. Он знал, титул не может перейти к нему, впрочем, и не хотел этого. Его вполне устраивало положение мистера Бедивера, лондонского Казановы. Правда, сейчас он явственно ощутил сгустившиеся над Бедивером тучи. В животе вновь поселился неприятный холодок.

Застывшие по обе стороны от него миссис Ральстон и Генри пытались унять собственные чувства.

В глазах кузена отразилось едва сдерживаемое ожидание, а руки миссис Ральстон побелели и судорожно вжались в подлокотник кресла. Генри казался возбужденным, миссис Ральстон скорее озабоченной, даже встревоженной и безуспешно пыталась это скрыть.

Марсбьюри продолжал:

— Покойный граф обратился с прошением к короне, чтобы после его кончины было позволено оформить опеку над поместьем, но на условиях, несколько отличных от регентства, имевшего место во время болезни короля Георга III. Высочайшее соизволение было получено за несколько месяцев до смерти графа Одли. Согласно новому положению об опеке, ваш отец получил право назначить любого управляющего или опекуна, которого сочтет возможным.

— Что это, черт возьми, означает? — воскликнул Эш.

— Это означает, кузен, что Бедивер, говоря простыми словами, может достаться кому угодно. — Генри сделал вид, будто он само безразличие.

Марсбьюри прокашлялся, не одобряя подобного вольного пересказа.

— Не совсем так, мистер Беннингтон. Думаю, многое прояснится, если я оглашу завещание. — Адвокат достал из небольшого саквояжа пачку бумаг и начал читать: — «Я, Ричард Томас Бедивер, четвертый граф Одли, будучи в здравом уме и трезвой памяти, двадцать четвертого января года одна тысяча восемьсот тридцать четвертого…»

Эта дата приковала к себе внимание Эша. Дополнения к завещанию оказались совсем новыми. Отец внес изменения всего за день до смерти. Бедивер окинул Генри изучающим взглядом. Мог ли дражайший кузен уговорить отца сделать что-нибудь абсурдное? А миссис Ральстон? Больной разочарованный старик — легкая жертва. Возможно, в отца вцепилась жадными когтями целая стая падальщиков.

Первая часть завещания касалась уже озвученных Марсбьюри вопросов относительно наследования титула. Эш полностью погрузился во вторую часть документа.

— «При жизни Александра Бедивера поместье Бедивер переходит в доверенное управление под началом следующих опекунов, участие коих в управлении оным определяется в соответствии с нижеследующими установлениями: моему сыну, Эштону Бедиверу, с которым я поссорился и более не виделся с того самого прискорбного события, я завещаю сорок пять процентов поместья, полагая, что это пробудит в нем большую ответственность. Моему племяннику, Генри Беннингтону, я завещаю четыре процента поместья в надежде на то, что он поймет, что его заслуги оценены по достоинству. И наконец, Дженивре Ральстон, ставшей мне названой дочерью в мои последние дни и вдохновившей меня своим видением прибыльного хозяйства, я завещаю пятьдесят один процент поместья».

Эш замер, осознав подтекст волеизъявления покойного отца. Груз ответственности за поместье, который он был уже готов столь неохотно взвалить на себя, внезапно свалился с его плеч. Вот только Эш вовсе не почувствовал облегчения. Скорее гнев. Обиду. Неужели отец решил, будто непутевый сын хотел именно этого? Или же покойный граф Одли пришел к иным, гораздо менее альтруистическим выводам? Следует подумать над его мотивами позднее. А сейчас в голове бешено прокручивались возможные варианты развития событий, связанные с внезапно объявленным тройственным опекунством. Желал ли отец, чтобы он заключил союз с Генри?