Анри Ренье - Ромэна Мирмо

В самом деле, месье и мадам де Клерси соединили свою жизнь не случайно. Вступая в брак, они, конечно, следовали известному влечению сердца, но нравились они друг другу также и в силу сходства характеров, в силу общей их любви к порядку, которую они вносили и в свои чувства, и в свои привычки. По обоюдному согласию месье и мадам де Клерси устроили свою жизнь основательно. Оба они ненавидели всякого рода неожиданности, и всему окружающему они придали такой же прочный облик. Все вокруг них должно было действовать с величайшей точностью. Это не значило, чтобы Клерси были маньяками; это были просто люди порядка. Их занятия, их развлечения обладали своего рода неизменностью. У них не было ничего общего с каким-нибудь Клаврэ, который жил известным образом только потому, что не способен был жить иначе. У Клерси было совсем другое. Механизм их существования был устроен сообразно их вкусам. Они наладили его ход, и ключ от него был у них. Дом месье де Клерси считался образцом полуаристократического, полубуржуазного дома, где все совершалось с непринужденной, но строжайшей размеренностью.

Настолько, что в самый день смерти мадам де Клерси обед был подан в положенное время и месье де Клерси нашел в себе силы сесть за тот самый стол, за которым ему уже больше никогда не суждено было увидеть обожаемую жену. А между тем в этот день месье де Клерси чувствовал, что и он поражен насмерть; но таков уж был его характер, что он счел бы неуважением к памяти дорогой Алисы малейшее отклонение от их привычек. Следовать им значило, в некотором роде, исповедовать присутствие ушедшей, оказывать ей внимание, которое он не считал праздным и в котором действительно было некое стоическое величие. Таким образом, когда и месье де Клерси исчез, Андрэ оказался во власти домашней традиции, ему как бы завещанной, и он безотчетно ею воспользовался. Картина была разорвана, но рама уцелела.

Эта прочность семейной атмосферы спасла Андрэ де Клерси, оградила, выровняла его горе. Скорбь — тяжкое бремя, и, чтобы нести его, годится любая поддержка. Здесь материальные опоры помогают не меньше, чем устои моральные. Хорошо все, что может облегчить жестокую ношу. Если и исчезли дорогие лица, то вокруг Андрэ оставались привычные облики, благодаря которым жизнь как бы продолжается, так что мы можем вновь связать ее порвавшуюся нить. Смиренный взгляд служанки, жест слуги могут оказаться мощным подспорьем. Предметы тоже участвуют в этой незримой воссоздавательной работе, где надлежит собрать обрывки былого и восстановить ткань, застилающую от нас его печали. У Андрэ де Клерси не было недостатка в такого рода помощи. Его родители издавна ему ее приготовили. Андрэ де Клерси принял это наследие.

Он оставил за собой квартиру на улице Омаль, где месье и мадам де Клерси жили с самой своей свадьбы и куда мадам де Клерси переехала со своей верной горничной Эрнестиной, а месье де Клерси — со своим верным слугой Лораном, ставшими, в свою очередь, замечательно преданной старой четой, знакомой со всеми привычками семьи и могущей их продолжать. В этом окружении, с этой поддержкой, Андрэ де Клерси попытался снова начать жить, сперва робко, потом смелее, хотя в глубине у него все же оставалось глухое недоверие к судьбе.

Эти благотворные влияния, мало-помалу снова привязавшие Андрэ де Клерси к жизни, восполнялись присутствием его младшего брата. Пьеру де Клерси было двенадцать лет. Это был нежный, ласковый и милый ребенок. Для Андрэ это был почти незнакомец и притом незнакомец которого надо было близко узнать, чтобы руководить им, охранять его. Андрэ живо ощутил лежавшую на нем ответственность. Новое чувство зародилось в нем к этому ребенку, который вдруг занял в его жизни неожиданно большое место и возлагал на него некоторого рода косвенные и сложные отцовские обязанности.

Он часто беседовал об этом с месье Клаврэ. Месье Клаврэ, безусловно, глубоко страдал, потеряв своих друзей Клерси; он глубоко сочувствовал горю Андрэ, но это горе, как и его собственное, казалось ему, до известной степени, естественным. Оба они были в таком возрасте, что могли его перенести. Сам он был почти старик; Андрэ, в двадцать два года, был взрослым; но Пьер, ребенок! Вторжение мысли о смерти в эту маленькую душу, в это юное воображение, его мучило. Ах! Неужели в тех дальних странах, о которых он столько мечтал, нет ни одной, где смерти не существует, где дети не знают, что можно умереть! Он вспоминал, в каком он был отчаянии, когда ему открылась неизбежность смерти, и вот эту несчастную необходимость ему самому пришлось открыть любимому ребенку.