Аннетт Мотли: Ее крестовый поход

Раздался яростный рев, и кулак с размаху опустился ей на голову. Уже почти теряя сознание от боли и омерзения, она чувствовала, как он раздвинул ей бедра и втиснул между них свою дрожавшую от нетерпения тушу. Его руки жадно блуждали по ее телу, потом ладонь, как железный засов, сомкнулась на ее горле, и она почувствовала, как он глубоко проник в нее. Одной рукой он стискивал ее грудь, локтем все еще нажимая на горло, чтобы не дать ей ускользнуть, а другая рука массировала ее ягодицы в такт яростному ритму его работавших бедер. Рот его терзал ее губы, черные глаза налились кровью, словно у борова, — Иден зажмурилась, чтобы не видеть этого лица, но не было спасения от горячей, пронзавшей ее плоти, которая двигалась между ее ног.

Наконец он сделал свое дело, и она знала, что его грязное семя осталось в ее измученной, съежившейся плоти. Все его тело было покрыто потом. Он откатился в сторону, оставив ее потрясенной и неподвижной, неспособной даже рыдать — так глубоко овладели ею ощущения унижения и отвращения, как к его мерзкому телу и к тому, что он совершил, так и к себе самой; уж лучше было ей умереть, чем выносить такой позор.

Сэр Хьюго уснул почти мгновенно, вполне удовлетворенный. Он ровно и громко храпел. Иден не сомкнула глаз почти до рассвета, не в силах найти ни объяснения, ни оправдания его жестокости. Приходила мысль о самоубийстве, но ведь Бог мог счесть это грехом более тяжким, чем совершенное над ней ужасное насилие.

Она лежала тихо, глядя в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить лежавшее рядом чудовище. Если он возьмет ее еще раз, она, без сомнения, сойдет с ума, как та девушка, которая была похищена бандой наемников незадолго до Крестового похода. Потом они привезли опозоренную девушку обратно в деревню, но это был уже лишь несчастный остов — она все время смотрела в землю и не помнила больше своего имени.

Когда птицы начали веселым щебетанием приветствовать приближавшийся рассвет, она услышала, как он наконец зашевелился. Она тут же притворилась спящей: стала дышать медленно и глубоко. Она чувствовала, как он тяжело ворочается рядом, а потом ощутила его дыхание рядом со своим лицом.

Хьюго откинул простыни. Она знала, что его блестящие черные глаза сейчас гуляют по всему ее телу, и сверхъестественным усилием воли заставляла себя лежать расслабленно и неподвижно, хотя внутри каждая ее клеточка дрожала.

Она почувствовала на лице прикосновение его влажных губ, его рука легла ей на бедро.

— У тебя великолепное тело, леди. Не припомню, когда я чувствовал такое вожделение. Что ж, спи — у нас впереди еще много долгих ночей. Я сделаю тебе ребенка за неделю, клянусь святым Томасом!

С облегчением она ощутила, как покрывало опять легло ей на плечи, и услышала его приготовления к отъезду.

Как только он ушел, она открыла глаза. Оставшись один на один с мыслями о том, что произошло сегодня ночью, она наконец дала волю слезам, и деревянная кровать долго сотрясалась от ее рыданий.

— Святая матерь Божия, — взмолилась она, — пусть я буду прощена. Я вынесу любую епитимью. Я буду нести бесконечное покаяние. Не допусти, чтобы я потеряла свою бессмертную душу!

Когда были выплаканы все слезы, она начала думать более связно. Она совершила страшный грех, но сделала это не по своей воле. Бог не накажет ее за это. Он должен простить ей. Господь всемилостив.

И наконец, после всех своих рыданий, она почувствовала страшную усталость — она совсем не спала, нужно поспать, иначе не будет сил обдумать, что же ей делать дальше. Ведь необходимо что-то сделать — она не может принять это зло, ворвавшееся в ее жизнь — она должна бороться. Измученная, она уснула.

Позже в комнату осторожно пробралась Хэвайса, няня Иден, которая после смерти болезненной матери девочки приняла на себя заботы по дому. На ее добром, морщинистом, немного грубоватом лице читалась жалость к хозяйке. Она прекрасно знала, что произошло. Так же, как и все сервы в поместье. День только загорался, когда сэр Хьюго вошел с важным видом в зал, приказал своим головорезам готовиться к охоте, потребовал мяса и эля и незамедлительного сбора всех обитателей поместья.

— Ваша госпожа согласна стать моей женой так скоро, как только возможно, — объявил он, нагло оскалившись при виде их ужаса. — Теперь я ваш хозяин, равно как я всегда был вашим сюзереном. Вам следует во всем мне повиноваться, — и тогда мне не придется быть с вами жестоким. Но если кто-нибудь рассердит меня — долго ему не жить.