Аннетт Мотли - Ее крестовый поход

Она в исступлении повернулась к госпитальеру:

— Неужели вы ничего не можете сделать?

Ее отчаяние тронуло его. Ненавидя самого себя, он произнес:

— Нет, ничего.

Неожиданно Стефан резко отодвинулся от нее, глаза его возбужденно заблестели. К своему ужасу, она увидела, как губы его скривились в усмешке, сменившейся диким хохотом, предвестником приступа бессмысленного веселья, которое он не мог или не хотел сдерживать.

Иден с ужасом взирала на припадок, не зная, чем помочь.

Тогда на плечо ее опустилась сострадательная рука брата Мартина.

— Постарайтесь не изводить себя понапрасну, миледи. Это тоже следствие его болезни. Такой же неудержимый смех часто случается, если принять слишком много наркотика… правда, никогда раньше не видел я ничего подобного в обратном случае. — Он вздохнул с глубоким сожалением. — Это поставило в тупик всех нас. В сущности, мы знаем так мало… гораздо меньше, чем предполагаем в своей гордыне.

— Не укоряй себя за неведение, брат лекарь, — донесся с подушки скрежещущий шепот; жуткий смех стих. — Я не посрамлю твою науку своим сомнительным случаем. Я должен признаться… теперь, когда меня уже не пугает епитимья, которую ты наложишь… Сейчас я страдаю не из-за отказа в опиуме, но из-за собственной неумеренности в употреблении. Прошлой ночью я получил больше, чем нужно, чтобы вскоре попасть туда, куда я стремлюсь. По правде говоря, меня глубоко удивляет, что я все еще здесь и смущаю вас.

Блестящие глаза Стефана взирали на них с мягким юмором, в их выражении не было и намека на прежний безумный смех.

— Как это могло случиться? — Брат Мартин был потрясен. — Каждому человеку здесь даны строжайшие наставления.

Мальчишеское озорство, осветило истощенное лицо.

— Наверное, брат, тебе лучше было бы считать это чудом… которого я давно жду.

Иден не желала больше чудес.

— Чудесное… обретение смерти. О Стефан, неужто жизнь так мало прельщает тебя?

Ее раздирала жалость и растущая мстительная ярость, пока не имевшая определенного объекта.

Стефан добродушно посмотрел на нее, как бывало в детстве, когда она находила какую-нибудь страницу в их книгах слишком трудной. Он дотянулся до ее руки и улыбнулся, и она увидела, что тот мальчик, которого она любила, выглянул сейчас из-под маски, уготованной ему обстоятельствами.

— Иден… как могу я объяснить тебе… ведь ты была Моей женой… и источником моей радости в жизни.

Ее мука отразилась на его лице, и он поднес руку Иден к своей груди.

— Разве не были мы счастливы вместе детьми в Хоукхесте? Ты помнишь, как мы были счастливы? Возможно, если бы я никогда не оставлял тебя, никогда не слушал рассказов Хьюго о Крестовом походе… если бы оставался в нашем владении…

Вздох его был столь слабым, что, казалось, исходил из его блестящих глаз, когда в них промелькнуло воспоминание о прошедшей жизни и о том, как все могло бы быть, — так бывает у человека, знающего о приближающейся смерти.

Держа его руки в своих, Иден молчала, ибо не могла произнести ни слова. Она чувствовала кости через слабо пульсирующую плоть, словно держала маленькую трепещущую птичку.

— Как странно… — донесся еле различимый шепот, — но в то же время справедливо… что именно Хьюго… был тем, кто освободил меня… — Голос его увял, дыхание участилось и сделалось прерывистым.

Встревоженная, Иден склонилась над ним:

— Отдохни, любимый. Не разговаривай.

Сквозь слезы она еле различала его лицо. Он расплывался перед ней, как отражение в озерце во время дождя. Она обернулась к стоявшему как столб позади нее монаху, губы которого беззвучно шевелились в молитве:

— Даже и теперь… не можем ли мы что-либо сделать для него?

— Дочь моя… мы можем лишь молиться.

Она кивнула. Она уже поняла.

— Я хотела бы, если позволите, остаться с ним наедине. Я буду с ним до тех пор, пока…

Рыцарь наклонил голову.

— Вы не о многом просите. Если будет нужда, позовите меня. Я вас услышу. И еще одно… — он немного замялся, — попытайтесь, если сможете, выяснить, кто дал ему то, чего он жаждал.

Она еще раз кивнула, и он оставил ее одну в висящей тишине. Она видела, что Стефан закрыл глаза. Теперь он лежал тихо, члены его расслабились, руки вытянулись поверх покрывал. Кроме чрезмерной худобы, ничто в настоящий момент не указывало на его бедственное состояние. Щеки и губы его побелели, дыхание выровнялось, конечности больше не подергивались. Он выглядел таким спокойным, что у Иден чуть было снова не родилась обманчивая надежда.