Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела

— Барон Флери хотел сделать вас монахиней, так, графиня? — спросил князь.

Гизела молчала.

— Эгоист! — процедил князь сквозь зубы. — Нет-нет, вы не будете заживо погребены в Грейнсфельде, — сказал он милостиво, опуская свою руку на плечо девушки. — Бедное, бедное дитя, теперь я знаю, почему вас во что бы то ни стало хотели представить больной. Вы были окружены предательскими душами, которые пытались умертвить вашу душу и тело… Но теперь вы узнаете, что значит молодость и здоровье, — вы будете выезжать в свет и веселиться!

Он взял ее руку и повел к двери.

— Сегодня уезжайте в ваш Грейнсфельд, ибо здесь пребывание ваше не…

— Ваша светлость, — прервала она его решительно, останавливаясь на пороге, — я пришла сюда не единственно, чтобы сделать признание…

— Да?…

— Княжеский дом уже так много потерь понес через похищенное наследство… Я — единственная наследница графини Фельдерн, и моя священная обязанность приложить все силы и загладить совершенное ею преступление. Возьмите все, что она мне оставила.

— О, моя милая, маленькая графиня, — перебил ее князь, улыбаясь, — вы серьезно думаете, что я в состоянии взять с вас контрибуцию и заставить каяться в поступках вашей бабушки? Слушайте же, милостивый государь, — обратился он к португальцу, — то, что вы открыли, нанесло мне глубокую рану, ибо вы положили секиру у самого основания дворянства, но слова этой милой девушки примиряют меня с ним снова. В моих глазах дворянство спасено этими словами!

— Мысль, высказанная только что графиней, очень близка к той, — возразил португалец спокойно, — которую лелеял фон Эшенбах. В возмещение доходов, которых, вследствие поддерживаемого им обмана, лишен был в продолжение многих лет княжеский дом, он отказал вашей светлости четыреста тысяч талеров.

Князь был приведен в крайнее изумление.

— О, так это в самом деле был Крез? — спросил он, прохаживаясь взад-вперед по комнате. — Мне известна история вашей жизни, милостивый государь, — сказал он после небольшой паузы, останавливаясь перед португальцем. — Но некоторые из ваших показаний, направленные против барона Флери, напомнили мне об одном несчастном случае: брат ваш утонул, и вы вследствие этого оставили Германию?

— Да, ваша светлость.

— Вы случайно встретились с господином фон Эшенбахом в ваших странствованиях по свету?

— Нет. Он был дружен с моими родителями, звал меня и брата к себе в Бразилию, и я уехал из Германии согласно его желанию.

— А, так вы, стало быть, его приемный сын, наследник?

— Во всяком случае, он думал, что я должен принять от него богатства в благодарность за мою любовь к нему и заботу. Но я не мог без ужаса думать о сокровищах этого человека, когда перед смертью он открыл мне свою тайну. Я не могу простить ему молчания, благодаря которому так много дурного совершалось в его отечестве, между тем как одного его слова достаточно было, чтобы уничтожить причину зла. Он не был мужественным и боялся запятнать свое имя… Оставленное им наследство я употребил на общественные нужды… Счастье благоприятствовало моим предприятиям — я стою на своих собственных ногах.

— Вы намерены возвратиться в Бразилию? — спросил князь с каким-то странным, двусмысленным взглядом и подошел ближе к португальцу.

— Нет, я желаю быть полезным в моем отечестве… Ваша светлость, я питаю благую надежду, что с того момента, как этот жалкий интриган Флери безвозвратно переступил порог, новая жизнь настанет для всей страны…

Лицо его светлости омрачилось. Он опустил голову и исподлобья измерил пронзительным взглядом португальца.

— Да, он жалкий интриган, вконец испорченная душа, — сказал князь медленно, делая упор на каждом слове. — Но мы не должны забывать, милостивый государь, что он в то же время был великим государственным деятелем!

— Как, ваша светлость, этот человек, который самые ничтожные стремления к просвещению в народе забивал немедленно своей железной рукой?! Человек, который в продолжение всей своей долгой деятельности пальцем не пошевелил, чтобы поднять страну в ее материальном положении, а напротив, со злобой преследовал каждую личность, желавшую принести пользу народу из опасения, вероятно, что мужик с сытым брюхом захочет, чего доброго, на досуге бросить взгляд в его политическую кухню государственного правителя? Он лицемер, не носивший и искры Бога в своей груди, но приклеивший ее к своему скипетру, поддерживаемый воем властолюбивой касты, обладающей правом свободной речи! Из благотворной, высшей силы, источника света, который должен бы освежать человеческую душу, он сделал пугало, которое безжалостно душит каждого, кто приблизится к нему! Пройдите, ваша светлость, по всей стране…