Сара Рэмзи - Мед его поцелуев

— Я вначале убью его, а потом уж подумаю наложить на себя руки, — заявила она.

Фергюсон отсалютовал ей флягой.

— Не говори Мад, что я тебе проболтался, но сегодня я рад, что к тебе вернулся характер.

Эмили вскочила на ноги.

— А мой проклятый супруг не запретил мне покидать дом?

— А что? Ты собралась убить его на глазах у почтенной публики?

— Нет. Но если уж мне приходится прозябать, я собираюсь делать это в чуть более комфортном месте, чем этот пустой особняк.

— Он просил меня не позволять тебе возвратиться к матери, — вновь посерьезнел Фергюсон. Герцог явно хотел бы вернуть ей присутствие духа, но при этом придерживался буквы просьб Малкольма.

Однако чертовщинка в его глазах подсказала Эмили, что он может обойтись лишь буквальным исполнением этих требований.

— Что ж, тогда я поеду не к матушке, — сказала она. — Если подумать, у меня есть идея получше.

Она оставила Фергюсона дожидаться ее в гостиной и быстро упаковала в саквояж несколько платьев и деньги на шпильки. Если Малкольм не желал возвращаться домой, она выманит его из укрытия.

И либо они разберутся в случившемся и сумеют простить друг друга, либо она заставит его отпустить ее.

Она любила его. Даже сейчас, даже после всего, что он сказал ей. Но если после ее признаний к нему не вернется способность думать, она уйдет от него, не оборачиваясь. Эмили больше не верила, что может быть счастлива только в книгах. Мысль о том, чтобы стареть в окружении своих книг, потеряла свою привлекательность на фоне воспоминаний о ласках Малкольма.

Но она предпочтет отсутствие счастья жалкому существованию с мужем. Если ей придется до конца своих дней видеть в его глазах холодное отвращение, она просто не выдержит.

Эмили МакКейб спланировала последнюю свою интригу. Если она преуспеет, она завоюет его. Если же нет…

Она отказывалась думать о том, что произойдет в случае неудачи. Эмили вышла из комнаты, вышла из дома и ни разу не обернулась. Либо она вернется сюда его женой во всех смыслах этого слова, либо же никогда не вернется.

Следующим утром, на рассвете, Малкольм стоял в дальнем конце гостиницы Грэя в Лондон-филдс. Он вынул пистолет из дуэльного ящика, принесенного Фергюсоном, и взвесил его в руке. Затем вытянул руку перед собой и прищурился, проверяя дуло. Он никогда не желал кого-то убить, но не мог не признать, что Кэссель поколебал его в этой уверенности.

— Только не говори, что собрался его пристрелить, — сказал Фергюсон, кутаясь в плащ от пронзительного ветра. — Половина света считает меня сумасшедшим. И я не хотел бы доказывать их правоту, не позавтракав.

Малкольм опустил руку, стараясь не разрядить пистолет между ними.

— Должен признаться, мне хочется его ранить.

— Ты стреляешь вполовину хуже меня. Если пробьешь его сердце, придется бежать на Континент.

— Ставлю пятьдесят фунтов на то, что я как стрелок дам тебе фору.

Фергюсон фыркнул.

— По рукам. Но проверим это на мишенях в Шотландии, не на паршивце Кэсселе. Его секундант сказал, что он не будет в тебя целиться: если он случайно тебя убьет, его тут же повесят за это.

— Хорошо, — мрачно сказал Малкольм. — Я его не убью. Твои деньги сгладят разочарование.

В это утро он должен был готовиться к заседанию парламента. Но, по жестокой иронии судьбы, обнаружил, что поставленная задача — вхождение в политику и спасение Нагорий — оказалась последней в списке того, чем он действительно хотел заниматься.

Он хотел быть в постели Эмили. Хотел видеть, как солнце золотит ее волосы. Хотел, чтобы его руки сказали за него то, в чем он не смел признаться.

Но он был не там, где хотел, и занимался не тем. Он стоял на одном из самых известных полей Англии, на пожухлой осенней траве, портил вторую пару лучших своих сапог в грязи после вчерашнего дождя и ждал незаконной дуэли, которая может стоить ему всего, не совладай он с пистолетом. Он собирался стать спокойным, собранным, ответственным. Таким, как брат Эмили, но не Фергюсон.

Который, конечно же, согласился быть его секундантом. Граф Солфорд в это время наверняка еще спал или, возможно, закрылся в своем кабинете с книгой о древних камнях. Возможно, в тех книгах и говорилось о том, что такое испорченная репутация.

Малкольм выдохнул, наблюдая за облачком пара в холодном воздухе.

— Ну и где этот ублюдок? Я хочу со всем этим покончить.

Кэссель вызвал Малкольма на дуэль после удара в «Уайтсе». Но, откровенно говоря, причиной был не удар, хотя Малкольм вполне понимал раздражение человека, которому второй раз за год ломают нос из-за Эмили. Вызов прозвучал, когда Малкольм назвал его лордом Грандисоном — выдуманным именем, которым Эмили назвала его в книге.