Елена Богатырева: Ночная княгиня

Арсений был в этот день задумчив больше обычного. По привычке последних дней он несколько вечерних часов провел запершись в своей каморке, на кровати, не мигая уставившись в одну точку. То ли его томило предчувствие великой беды, то ли все-таки, как болтали горничные, был он юродивым, а значит — через ненормальность свою мог чувствовать и понимать нечто такое, что не дано людям разумным и степенным.

Он встал с кровати на секунду раньше, чем залаяли собаки во дворе. Князь велел непременно спускать собак на ночь, не то чтобы боясь непрошеных гостей, а из любви к остромордым злющим тварям, нуждающимся в свободе. Пусть побегают, порадуются снегу, не то зажиреют — какая с ними весной охота будет. Сперва залаяла одна собака, к ней присоединились остальные, и вот уже вся стая с остервенением заливалась истошным лаем.

Поморщившись, Арсений поднялся и вышел на крыльцо. Лицо его сразу же облепило снегом. Борода в считанные секунды побелела. Собаки надрывались все сильнее. «Нет, — решил он, — в такую погоду честные люди носа на улицу не кажут…» И, возвратившись в комнату, прихватил пистолет со стены.

Он вышел за ворота без собак, закутавшись в медвежий тулуп, пошитый из прошлогоднего охотничьего трофея, и двинулся к тому месту, куда, царапая доски забора, пыталась прорваться стая со стороны сада. Страха он не ведал, Ему, прошедшему через адское пекло, сам черт был не брат. Время близилось к полуночи, снежное небо оставалось светлым, и кое-что можно было разглядеть.

Он не сразу нашел ее — застывшую, привалившуюся спиной к доскам забора. А заметив, сплюнул, сунул пистолет за пазуху, присел на корточки, стал равнодушно разглядывать. Шапка съехала на спину, темные кудри рассыпались длинными прядями, занавесив лицо. Она была закутана в овчинный тулуп как-то чудно, словно кто принес и бросил ее под забором.

Арсений огляделся, изучил дорожку следов. Не похоже, чтобы топтался еще кто-нибудь. Следы остались глубокими, метель еще не замела. Он снова нагнулся к женщине и сдвинул с лица волосы, покрытые тонким налетом инея. Глаза ее были закрыты. Приложил руку к щеке — теплая. Поднес ладонь ко рту, к носу — никакого дыхания. То ли померла только-только, то ли так плоха, что дыхания не учуять. Вспомнил, как во время иранской кампании солдатика одного чуть не закопали заживо. Доктор тогда сердце слушал и только по слабому его биению определил теплившуюся в теле жизнь. Арсений снова поморщился, лезть к бабе слушать сердце он ни за что не станет. Даже если ей суждено подохнуть. Однако нужно предупредить Марфу, что ли, пусть в сени ее втащат, может, и оживет.

Арсений побрел вдоль забора назад, и вдруг ему показалось, что сквозь завывания ветра слышит он тоненький какой-то звук. Словно зовет его кто-то. Он вернулся, снова присел на корточки, поднял русые волосы, заглянул бабе в лицо. Глаза ее оставались закрытыми, а щеки стали вдвое холоднее против прежнего. Она не шевелилась, но тоненький звук тем не менее стал отчетливей. Арсений пригнулся к самому ее рту, но звук издавали не ее заиндевевшие губы. Тогда он оторвал вмерзшую в снег полу тулупа, потянул, дернул и вскрикнул…

В ногах женщины растекалась кровавая лужа, а в ней барахтался живой, только народившийся ребеночек и тоненько пищал. Одной рукой Арсений задернул страшное зрелище, другой — закрыл глаза и задохнулся воспоминанием…

Женщина была мертва. Под правым ребром у нее зияла глубокая рваная рана. Князь цокал языком и морщился, глядя на Арсения. «Только этого нам недоставало, — бормотал он скороговоркой. — Завтра мои именины! Только этого…»

О его поместье с недавних пор ходила дурная слава. С тех самых пор, как сбежал паскуда конюх и трепал языком по кабакам. Именно тогда Арсений сделался молчалив, а князь чрезвычайно раздражителен. Их вечерние шахматные партии прекратились, в доме повисла тишина. Горничные мышками юркали из комнаты в комнату, боясь подвернуться барину под руку.

Побледнев при виде покойницы и затребовав сначала капель, князь не усидел в своем кабинете, швырнул бокал с каплями в камин, велел мужеподобной Марфе нести из погреба красного вина и, как только она скрылась в сенях, быстро подошел к Арсению, взял его за руку. «Поговорим», — сказал полунежно-полупросительно… А потом расхаживал по кабинету, хрустя пальцами, взглядывая поминутно то в темное окно, то в огонь камина. Арсений смотрел в одну точку, сидел не двигаясь.

— Далась тебе эта баба замерзшая, — взвизгнул наконец князь, но сразу понял: не то, не то, подошел вплотную к Арсению, нагнулся, провел дрожащей рукой по его щеке. — Забудем, — сказал он тихо. — Не могу больше. Прости ты меня, что ли?