Наталья Майорова - Время перемен

Я бы с удовольствием пригласила на свою свадьбу Филиппа – как-никак, а он у меня единственный в живых близкий родственник остался. А если кому что в нем не нравится, так на это мне наплевать.

Но Филипп сам не захотел. Изюм и абрикосы сушеные съел и книжки с картинками взял, которые я ему из Москвы привезла, а на свадьбу в усадьбу не захотел. Испугался чего-то, едва под кровать не залез. Сначала вообще долго не мог понять, кто я такая. Ему же сказали, что Люба померла, в огне сгорела. Потом понял наконец и обрадовался. Сказал: раз ты вернулась, значит и Синеглазка придет, потому что вы с ней одной ниточкой связаны. Вот тоже еще – что Груня, что он… Надоели уже! Хотя если учесть, что для Филиппа Синеглазка живьем – это Юлия, так как бы и не совсем глупо про ниточку получается…

Я после с Таней и Мартыном долго чаи с пряниками гоняла и разговаривала. Они мне и рассказали, что в тот день, когда моего и его отца убили, Филипп как будто что-то почувствовал, начал жутко нервничать, а потом почему-то решил (или ему его голоса подсказали), что в Синих Ключах его невесту обижают. И хотя он страшно боялся, побежал туда ее выручать. Что с ним дальше случилось, никто толком не знает – не до него было. Нашла Филиппа Мартынова собака, спустя два дня, в дальнем амбаре, в сено зарывшегося. Когда с ним поговорить пытались, Филипп только зубами щелкал и выл – наше семейное, стало быть, сходство проявилось.

После того как вернули его в лесниково хозяйство, он понемногу отошел и даже к весне стал разговаривать, как прежде. Тогда же и про Синеглазку, которую кинулся от обиды спасать, рассказал.

Вот кто постарел, так это Таня с Мартыном. Мартын – ладно, он моего отца немногим моложе. Они с отцом с юности друг друга знали, и судьба, считай, похожая – оба вдовцы, нелюдимы, дочери не удались… Но Таня-то не старая еще, а уже все лицо в мелких морщинках, как старое яблочко, и горб как будто еще больше стал. Жалко ее. Маша говорила, когда Таня в деревню приходит, так собаки с мальчишками за ней по улице бегут – дразнят. Маша им всем, по обыкновению, геенной грозила, а им хоть бы что – очень уж им Танин горб в развлечение…

Груня и Степка – вот тоже как дети, хоть смейся, хоть плачь. Как не могли терпеть друг друга, когда малые были, так и теперь. Степка, как Груню увидит, так морду на сторону воротит и нос морщит, как будто она не глухотой, а холерой больна, и мне слова сквозь зубы цедит (нарочно, чтоб Груня понять не сумела). Если учесть, что я притом ору и руками размахиваю, а Груня либо стоит с раскрытым ртом, либо на Степку шипит и грозится, вид у нас, друзей детства, еще тот получается.

И как я их ни стыжу вместе иль поодиночке – никакого толку. А большевик Арабажин и дядя Митя покойный говорили – классовое сознание, классовая солидарность… Вот Степка и Груня оба крестьяне, где ж их солидарность-то? А с другой стороны глянуть: Камиша-то со Степкой – и рядом их классы не стояли, а как хорошо подружились… Что-то здесь все-таки не учтено, но об этом пускай Арабажин со товарищи заботится, у меня и своих дел хватит с избытком.

А чего со слугами и всеми прочими сделалось, когда я Атю и Ботю привезла!

Только ангел Камишенька на высоте: сначала, понятно, чуть в обморок не грохнулась, потом сказала свое «Мио Дио!», а после уж умильно добавила:

– Какая же вы все-таки счастливая, Любочка! Еще так молоды, а у вас уже такие прелестные крошки! Я обязательно напишу их портреты!

Манеры прелестных крошек легко можно себе вообразить. Когда они поняли, что теперь можно жрать до отвала и никто слова не скажет (напротив, Лукерья старалась им еще и еще куски подсунуть), сразу же оба стали страдать неостановимым поносом и прятаться по этому делу хорошо если под кустами сирени, а то и в кладовках или за занавесками… К тому же если Ботька так и остался наивным и простодушным, то Атька на Хитровке уже подворовывала и здесь у Насти из-под рук пару серебряных ложек стянула…

От греха подальше мы с Марыськой их пока из Синей Птицы изъяли и поместили вместе с дедом Корнеем, который сразу же, как приехал, прибился к огороднице Акулине и ее мужу Филимону.

Свадьба! Свадьба! Свадьба!

По словам Камиши, это самый прекрасный и волнующий момент в жизни девушки. Волнующий – не спорю.

Хорошо, что в Синей Птице так много комнат – всех можно разместить. Александр сначала сказал, что от него гостей не будет, потому что ему нечего праздновать. Я спросила: «А Арайя»? – «Разве это не твой гость?» – удивился он.