Лора Бекитт - Запретный рай

— И вы верите в это?!

— Верю я или нет, это ничего не изменит.

— А ее дети?

— Их отправили в приют.

— Вы не захотели взять их к себе?

— Я не могла.

— Но ведь Эмили ваша дочь! Вы не приняли ее? Вы ее прогнали?

На лице Элизабет появились красные пятна.

— Мне было трудно объяснить все это ей и еще труднее — вам. Я живу в мире, где любое нарушение равновесия и привычного ритма приводит к краху. Так получилось, что я оплакала Эмили много лет назад и сейчас не смогла воскресить ее в своем сердце.

— И тогда вы решили втоптать ее в землю.

— Это сделала не я. Да она и сама не святая. Женщина с двумя незаконнорожденными младенцами…

— В каком приюте они находятся? — перебил Тайль.

— Я назову вам адрес. Я… я дала немного денег для их содержания.

Морис не удержался от усмешки.

— Вы очень щедры.

Когда они отошли от дома Элизабет, он передал Моане содержание их разговора. Моана хотела немедленно ехать в приют, и Морис остановил кеб.

— Что ты ей сказала? — спросил он жену, когда экипаж с грохотом тащился по мостовой.

Она повернулась к нему. Возможно, кто-то сказал бы, что эти таинственные нездешние глаза полны угрозы и мрака, но Морис видел в них только непонимание обиженного ребенка.

— Я рассказала ей о том, что со мной произошло, я спросила ее, может ли она объяснить, отчего белые люди так жестоки?!

Сердце Мориса опалило горячей волной. Они никогда не говорили об этом. Это было слишком больно.

Вот и сейчас его горло сдавило мучительное чувство. Наклонившись, Морис поцеловал руки Моаны — он сделал это больше для того, чтобы спрятать свое лицо.

— Значит, нам не спасти Эмалаи? — задумчиво спросила она.

— Боюсь, что нет. Главное, чтобы были живы ее дети, — ответил он, ломая голову над тем, что делать с малышами, мать которых находится в ссылке, а отец, возможно, мертв.

В вестибюле приюта было холодно. Большое голое пространство тускло освещалось газовыми рожками. Толкнув скрипучую дверь, Морис и Моана стали подниматься по лестнице. Спертый воздух был пропитан кухонными запахами. Сверху доносились детский плач и приглушенные женские голоса.

Хотя здесь царила нищета, было довольно чисто. На решетчатых окнах висели белые занавески.

Навстречу посетителям вышла высокая дама с нездоровым желтоватым цветом лица, в шерстяном черном платье с белым крахмальным воротничком. На ее шее висело монашеское украшение с распятием.

Морис порадовался, что на Моане не красное бархатное платье, которое она больше всего любила носить (оно удивительно шло к ее диковатой и вместе с тем царственной красоте), а лиловое с высоким воротом, отделанным узким черным кантом.

— Я мисс Хамфри, начальница приюта, — промолвила дама.

К счастью, в приюте нашлась сестра, знавшая французский, и Морис сумел рассказать, кто они и зачем пришли.

— Дети здесь, — сказала мисс Хамфри. — Такие малыши нередко умирают, но некое лицо, пожелавшее остаться неизвестным, оплачивало кормилицу, и потому они выжили. Вы хотите взглянуть на них?

— Да, — ответил Морис.

Он и сам не знал, почему что-то замерло у него внутри: ведь дети Эмили фактически были для него чужими. Или он готовился увидеть нечто необычное?

В большом помещении стоял такой шум, что Морису сразу захотелось убежать подальше. Кто-то капризничал, кто-то плакал. Несколько девочек постарше, в коричневых платьях, длинных холщовых передниках и башмаках с жестяными пряжками, возились с малышами.

Моана вцепилась в его рукав, и он обнял ее за плечи.

— Вот они, — показала сестра, говорившая по-французски.

Девочка сидела на коленях у одной из старших воспитанниц, и та кормила ее овсянкой. Мальчик ползал по полу, застеленному старым ковром.

— Они тут одни такие. Это наши любимцы. Старшие девочки их обожают.

Сестра взяла Иветту на руки, а потом опустила на пол рядом с братом.

Мальчик и девочка были очень похожи. Морис видел, что они унаследовали золотистую кожу и большие, темные, блестящие глаза Атеа, отчего взгляд обоих казался внимательным, глубоким, недетским.

Моана склонилась над детьми, заговорив на своем языке, с полной уверенностью, что они поймут все, что она им скажет. И тогда Морис увидел то, что желал увидеть со дня приезда в Европу: Моана окончательно ожила, очнулась от сна, в котором пребывала все это время. Дети Эмили и Атеа мгновенно стали центром ее нового мира.

Когда она взглянула на Мориса, он заметил в ее лице такой поразительный отсвет любви и нежности, какого ему еще не доводилось видеть. Он сразу понял, что Моана не допустит и мысли о том, чтобы оставить детей в приюте.