Линси Сэндс - Леди и рыцарь

Вздохнув, сестра Кларисса с виноватым видом подняла руку, прижав два пальца к ноздрям. Так она объясняла, что забыла ладан, как Адела и предполагала. Покачав головой, аббатиса жестом велела Клариссе отправляться к трапезе, а сама пошла в конюшню.

Здесь было тихо, лишь шелестела солома, когда животные перебирали ногами, с любопытством глядя на Аделу. Приподняв подол платья, чтобы не запачкать, она направилась вдоль конюшни к самому дальнему стойлу, где сестра Юстасия и леди Розамунда склонились над тяжело дышавшей кобылой. Мгновение Адела с любовью смотрела на склоненные спины девушек, пытавшихся помочь обессилевшему животному, но потом ее рот удивленно приоткрылся, когда сестра Юстасия подвинулась и она увидела, что делает леди Розамунда.

– Во имя всего святого, что ты делаешь?

Розамунда застыла, услышав полное ужаса восклицание, на миг обернулась, чтобы взглянуть на растерянно смотревшую на нее аббатису, и стала продолжать свое дело, успокаивая встревоженное животное.

Вскочив, Юстасия отвела в сторону Аделу, торопливо объясняя происходящее:

– У кобылы возникли трудности. Она долго мучилась, пока мы поняли, что жеребенок неправильно лежит. Леди Розамунда пытается помочь.

– Но ее руки внутри кобылы! – с ужасом воскликнула Адела.

– Она пытается повернуть жеребенка, – объяснила Юстасия.

– Но…

– Кажется, уже время полуденной трапезы, – устало прошептала Розамунда, отпустив ноги кобылы и похлопывая ее свободной рукой по крупу, успокаивая животное, разволновавшееся от тревожного голоса аббатисы.

– Это чрезвычайные обстоятельства. Господь простит нас за то, что мы нарушаем молчание, – тут же ответила Адела.

– Да. Будем надеяться, что и наша кобыла простит нас, – пробормотала Розамунда, отодвигаясь в сторону, когда животное забило ногами, пытаясь подняться.

Сестра Юстасия поспешила к испуганной кобыле, удерживая ее за голову и шепча ей успокаивающие слова.

Тревога охватила Аделу, но она сумела сдержать ее, когда Розамунда снова опустилась на колени у лежавшей на соломе кобылы. В отличие от сестры Юстасии, одетой в обычное одеяние монахини, на девушке были мужские штаны и рубашка с закатанными до локтей рукавами. В этой одежде она обычно работала в конюшне. Розамунда считала ее гораздо удобнее, чем платье, и Адела, несмотря на внутренние сомнения, не стала отговаривать ее от такого возмутительного облачения. Аббатиса любила эту девочку, и потом, ведь вокруг не было никого, кто мог бы осудить ее. Правда, Адела уже объяснила девочке, что той придется навсегда расстаться с одеждой грума, да и со многими другими вещами, когда она станет монахиней.

Через минуту Адела уже забыла обо всем, ее лицо исказила гримаса, когда Розамунда снова осторожно проникла руками в чрево лошади, пытаясь облегчить появление жеребенка на свет.

– Слава Богу, что твой отец, король, не видит этого, – пробормотала Адела, стараясь говорить спокойно, чтобы снова не испугать кобылу.

– Чего не видит?

Все три женщины замерли, услышав глубокий баритон. Глаза Юстасии испуганно расширились, когда она посмотрела в дальний конец конюшни. Ее лицо было достаточно выразительным, чтобы показать Аделе, что она безошибочно узнала голос. Господь, судя по всему, был не особенно расположен к ним в этот день. Сам король прибыл, чтобы взглянуть, что делает его дочь под руководством аббатисы.

Распрямив плечи, Адела покорно повернулась к Генриху и, не замечая его спутников, с трудом улыбнулась:

– Король Генрих, милости просим.

Монарх кивнул аббатисе, но все его внимание было приковано к дочери. Она взглянула через плечо, и тревога на ее лице сменилась сияющей улыбкой.

– Папа!

Ответная улыбка появилась на лице Генриха, но тут же исчезла, когда он увидел, что происходит.

– Что, черт возьми, ты делаешь в конюшне, девочка? Да еще в мужской одежде! – Он сердито посмотрел на Аделу. – Я что, настолько мало плачу вашим людям, что нельзя нанять грума? Вы что, назло мне заставляете мою дочь работать с животными?

– Ах, папа, – засмеялась Розамунда, совершенно не замечая его гневных возгласов. – Ты же знаешь, что я сама так решила. Мы все должны что-то делать, и я предпочла конюшню мытью полов в монастыре.

Последние слова она произнесла рассеянным шепотом и вновь вернулась к своему занятию. Любопытство заставило Генриха подойти поближе:

– Что ты делаешь?

Розамунда взглянула на него; тревога явно читалась на ее лице.