Эмили Болд - Вечный

Внутри него бушевала борьба, и через какое-то время его потемневшие глаза вспыхнули опасным огнем. Без предупреждения он заключил меня в свои объятия и целовал до тех пор, пока мои ноги не подкосились.

– Прости, Сэм, – прошептал он и оттолкнул меня от себя так же резко, как до этого притянул. Пейтон не смотрел на меня, когда застегивал свой мотоциклетный шлем. – Я люблю тебя!

Звук захлопнувшейся двери поглотил его последние слова, и, когда перед домом раздался звук двигателя мотоцикла, я обескураженно направилась в спальню. Я опустилась на пол перед последней нераскрытой коробкой и сдвинула крышку. Слезы затуманили мне глаза, когда я нащупала под завернутым в цветастую бумагу пакетом письмо. Рыдание вырвалось у меня, и я почувствовала мягкую кожу в своей руке, которую крепко прижимала к груди.

Дрожащими пальцами я отодвинула кожу в сторону и развернула письмо.

Сэм, mo luaidh,

ты вошла в мое сердце той ночью еще до того, как я понял, как я обнаружил, насколько ты особенная. Ты не принадлежишь этому времени, говорила ты. Но это неправда. Ты принадлежишь мне, несмотря ни на что. Не покидай меня, потому что я люблю тебя.

И если ты все же сделаешь это – потому что любишь меня, то прими этот дар и помни: ты – часть меня.

Mo luaidh, tha gràdh agam ort.

Пейтон

Пейтон Маклин стоял на крыше жилой башни. Дождь хлестал его по лицу, но он почти не чувствовал этого. Юноша не замерз и не ощущал сырости.

Он молился об искуплении.

Не прошло и года с тех пор, как он, приложив все усилия, отправил Саманту обратно в ее настоящую жизнь. Надежда на то, что когда-нибудь в далеком будущем она снова сможет заключить его в объятия, заставила его принести эту жертву. Но теперь, благодаря проклятию Ваноры, он был лишен всех чувств – даже надежда и вера исчезли.

Он должен был пребывать в отчаянии, но его лишили и этого чувства. Проклятие стало стеной, которая отгораживала его от жизни. Оно отняло у Пейтона боль из-за смерти брата, заставило наплевать на презрение отца за свои поступки, разрушило его привязанность к семье. Он остался один, между толстыми стенами, которые сжимались все сильнее с каждым днем и грозили раздавить его.

Пейтон ударил кулаком по стене перед собой. Кровь сочилась из его ладони, но он не почувствовал ни боли, ни облегчения, и уже через мгновение его рана затянулась.

Как он мог полагать, что сможет пережить так двести семьдесят лет – прожить жизнь, которой нет? Откуда ему взять силы, чтобы выдержать это?

Даже смерть в качестве милостивого конца не была ему дарована, ему нужен был выход. Он должен забыть…

Если бы только он мог вычеркнуть из своей памяти ощущение любви. Воспоминание о счастье, которое он испытывал с Сэм, исчезло, но в глубине души он знал, как светился, сиял от радости, как его тело реагировало на близость этой неописуемой девушки. Будет ли он когда-нибудь чувствовать себя снова так же, как тогда?

Здесь, на вершине башни, в своем убежище, он решил в ее пользу против своей семьи, пока все не закончилось трагически.

Пейтон покачал головой. Он не мог принять того, что Сэм – его Сэм, девушка, которую он любил, заранее знала, что произойдет… что произошло. Конечно, она прошла сквозь время, чтобы спасти его в будущем, но… если она догадывалась о том, что его ждет, почему не предупредила его? И удалось ли ей на самом деле спасти его? Или ему придется напрасно ждать спасения все эти годы, чтобы в конце концов умереть?

Пейтон простил Сэм в ту ночь, когда было наложено проклятие. По крайней мере, верил, что сможет простить ее, но теперь…

Теперь, когда проклятие сжало его в свой кулак, казалось, что того человека, который верил в любовь и простил Саманту, больше не осталось в нем.

Вода стекала по его лицу, словно слезы, и Пейтон спрашивал себя, прольет ли он когда-нибудь хоть одну слезу.

Юноша спустился через люк обратно в замок и прошел в свою комнату. Его кровать была нетронутой – он больше не ложился в нее после ночи с Сэм. В любом случае он мало спал, потому что не чувствовал усталости. И без снов, рожденных из надежд, страхов и стремлений, ему не хотелось спать.

Пейтон снял мокрую одежду и провел рукой по волосам, отросшим до плеч. Найдет ли он способ принять свою судьбу, чтобы не уничтожить шансы на спасение тем, что обвинит во всем Сэм? Его собственная вина была неизмеримо велика и останется бременем на все времена, поэтому осуждать Сэм было бы неправильно.