Натали Якобсон - Век императрицы

– Ты уедешь, но кто-то другой все еще будет являться ко мне, – с какой-то обреченностью произнесла Даниэлла. Она говорила так тихо, будто боялась, что кто-то третий, невидимый, внимает всем нашим словам, и ей приходится осторожно выбирать выражения, говорить только намеками.

– Кто, Даниэлла? – беспечно спросил я, уже зная, что она начнет говорить о каком-то идеальном друге, которого сама же себе и выдумала. Здесь, в поместьи, нам было слишком одиноко, чтобы не зачахнуть, красавица должна была кокетничать, хотя бы с вымышленным кавалером.

– Я его не придумала, – Даниэлла, как будто, угадала мои мысли. Я обернулся к ней с удивлением и непониманием, неужели она может читать, о чем я думаю, как по написанной книге. В этот миг фарфоровая амфора слетела с консоли и разбилась на сотни мелких осколков на ковре.

Наверное, кошка, подумал я, какое-нибудь ловкое домашнее животное, лазавшее по гостиной, такой тяжелый предмет не мог сдвинуться с места сам по себе и даже с помощью сильного ветра. «Здесь нет кошек», как будто услышал я тихий ответ Даниэллы, но сестра молчала.

– Не уезжай! – вдруг попросила Даниэлла и с неожиданной силой вцепилась мне в запястье. – Не уезжай, иначе я останусь с ним наедине. Ты ведь тоже наследник отца, ты имеешь право разделить мою участь.

– О чем ты говоришь, – я, правда, не мог ее понять.

Даниэлла опасливо обернулась на опустевшую консоль и поближе придвинулась ко мне.

– Я заперла ставни на окне. Ты помнишь, я заставила слесаря установить замок, но это не помогло. Он все равно явился ко мне. Вначале я не боялась его. Он был так добр и предупредителен, и так ослепительно красив. Он помог мне найти мамино ожерелье, то самое из изумрудов, которое она потеряла перед своей смертью.

– Фамильную драгоценность? Ты нашла ее и не отдала отцу? – я был изумлен. Раньше она никогда мне об этом не говорила.

– Он нашел ее для меня, а не для отца, – загадочно улыбнулась Даниэлла. – Он был так внимателен вначале, а теперь он обвиняет меня в том, что… – она не договорила, словно испугалась чего-то. – Наверное, так происходит со всяким, кто рискнет призвать злого духа. Вначале он нежно заботится о вызвавшем его, оказывает услуги, а затем порабощает того, кто осмелился однажды пригласить его к себе.

Я читал об оккультизме и других запретных искусствах. Даниэлла, наверняка, также пролистывала эту книгу.

– Какое отношение все это имеет к тебе? – осмелился спросить я, и сам же счел себя за это дураком. Даниэлла тут же обиделась и прошептала что-то типа того «ты говорил, что он мне не поверит».

– Кто-то приходит ночью к твоему окну? – уже более мягко спросил я. – Какой-нибудь парень из деревни?

Она звонко рассмеялась. На миг румянец вернулся на ее щеки, глаза зажглись озорным блеском.

– К воротам приходят раз в неделю только молочница и коробейник. Ты же не думаешь, что я говорю о них?

– Нет, конечно, – я не хотел показаться ей дураком, но, должно быть, именно таковым и являлся. – Ты пытаешься объяснить мне, что вызвала кого-то. Как это тебе удалось?

Она посмотрела на меня с искрой внимания и благодарности, и я на миг утонул в ее глазах, потерялся, как теряется всякий ум перед разгадкой непостижимой тайны.

– Я всего лишь прочла его имя. Ты спросишь, откуда я могла узнать. Кто-то написал это слово пальцем на пыльном подоконнике. Всего пять букв, начерченные на пыли витиеватым старинным почерком. Стоит только однажды произнести его имя вслух перед распахнутым окном, и он явится к тебе… А потом еще встреча в том трактире, за деревенской пекарней, – Даниэлла поднесла узкую ладонь ко лбу, будто лихорадочно пыталась что-то припомнить.

– Ты что-то путаешь. Там нет никакого трактира, – возразил я. – Мне хорошо знакома та местность.

– Но я же видела, – так может воскликнуть только обманутый ребенок. Продолжить наш разговор мы не смогли из-за вернувшихся за багажом слуг.

Я хотел поговорить с ней вечером, подошел к ее спальне, уже коснулся ручки двери и вдруг услышал, как Даниэлла разговаривает с кем-то. Первой моей мыслью было, что какой-то ухажер взбирается к ней через окно по колючему плетню роз, какой-нибудь безрассудный, безнадежно влюбленный мальчишка, которому не страшно пораниться об острые шипы, лишь бы только спеть серенаду для Даниэллы.

– Я не могу полюбить ее, не могу, – причитала Даниэлла. – Не могу полюбить их всех, эту твою проклятую армию! Они очаровательны, но ведут себя, как звери. Они так жестоки…