Оливия Штерн - Страж её сердца

– Да вы что? Не знал, не знал.

Знал на самом деле, только вот здесь иной случай.

– Это приор Эймс так говорил.

– Алайна Ритц не была единственной наследницей, ее младший брат мог наследовать родительский дом. Куда они делись потом, эти дети?

Кресс пожал плечами:

– Я не знаю, приор. Возможно, девка пошла работать в бордель. Помнится, ей печать влепили на полрожи. Куда ей в таком виде? Только туда, где на лицо никто и смотреть не будет.

– А мальчик?

– А мальчик, возможно, умер. Дети, знаете ли, мрут как мухи.

Мариус скрипнул зубами и глянул на Кресса так злобно, что тот съежился и качнулся всем телом назад.

– Имущество семьи Ритц действительно перешло Надзору? Отвечайте, Кресс. Только правду. И все, что знаете!

– Приор все загреб. А потом дом перепродал кому-то, я не знаю кому.

– Служитель Святого Надзора нагрел руки на этом деле?

Кресс пожал плечами:

– Да бросьте, приор! Можно подумать, столичные так не делают. Девка могла унаследовать все имущество, но она оказалась двуликой. Мальчишку списали со счетов. Ну а имущество двуликих, всем известно…

– Пошел вон, – прошипел Мариус. – Пошел вон, иначе я тебя сейчас по стене размажу.

Кресс дернулся, посмотрел обиженно:

– Да за что, приор? Можно подумать, это я руки нагрел.

– Это Святой Надзор, придурок! – Мариус рявкнул во всю силу легких. – И если я хоть раз еще услышу нечто подобное, все отправитесь на виселицу! Все до единого!

Когда хлопнула дверь, Мариус уронил лицо в ладони. Роутон, его Роутон оказался на диво грязным местом. И покойный ныне приор вытворял здесь то, что совершенно не подобает служителю Надзора. Встреча с действительностью оказалась куда менее приятной, чем ожидал. Хорошо еще, что мальчишку привел домой, н-да…

Ее, не церемонясь, снова швырнули на каменный пол. Алька не успела сгруппироваться, ударилась коленями и локтями, слезы так и брызнули.

– Посиди тут до вечера, – прозвучал сиплый голос, – да не нагадь! Мыть потом за тобой.

– Иди к крагхам, – огрызнулась устало. – Помоешь.

Хорошо, что тюремщик уже запирал снаружи дверь, иначе наверняка бы захотел вернуться и объяснить неудачливой воровке, что стоит, а чего не стоит говорить.

Всхлипывая, Алька отползла в угол, привалилась спиной к стене и застыла, стиснув руками голову. Лоб и щеки пылали, треклятая печать Надзора по-прежнему ввинчивалась обжигающе-горячими корешками под череп, но уже не так, как в том доме. Там ей вообще казалось, что умирает и нет спасения ни ей, ни брату. Впрочем, его и так не было.

«Чтоб тебя крагхи сожрали», – подумала с внезапной ненавистью Алька о том мужике, который так ловко ее стреножил и отволок к судье Бриссу.

Конечно же, при ее везучести, она попала в дом к стражу Надзора. То-то ее так и проняло. То-то он ее чуть не пришиб. Алька почти кожей ощущала исходящую от него ненависть, яркую, пламенеющую. А как он ей на шею наступил? Чуть не сломал, козлина. Ну и теперь… А что теперь? Ей отрубят руки. Алька была готова поклясться, что именно этот страж позаботился о наказании. Обычно пойманным с поличным ворам всыпали розог. Если ловили повторно – да, рубили руку. Но не две.

– Чтоб тебя крагхи сожрали, – повторила она шепотом и облизнула растрескавшиеся губы.

Это же надо быть такой сволочью!

Тем более что на момент поимки у Альки при себе не было ни одной краденой вещи.

Голова по-прежнему болела. Дергало горячо и надоедливо со стороны печати и дальше за глазом, до затылка. Алька прислонилась больной стороной к холодным камням в надежде, что полегчает. Надо было думать – причем быстро, – как спасти Тиба. Она ведь обещала маме и папе, что будет заботиться, ежели что случится. И вот случилось.

Наверное, сам Небесный Пастырь вмешался, отправив Тиберика и Альку к ручью в тот солнечный осенний денек. И верно, тот же Пастырь позаботился о том, чтобы Тиберик увлеченно играл с пойманным лягушонком, пока Алька решила сходить за хлебом и ветчиной.

Увиденное зрелище отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшные, бледные и вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду – на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела глянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны, вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной огромные крылья и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное от ярости лицо. Глаза кровью налитые и совершенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на руках, слипшиеся от пролитой крови.