Вячеслав Еропов - Дом слёз

– Страннее в городе не найти, – задумчиво добавил отец. – А не обманываешь ли ты меня, Колин? Посмотри-ка в глаза.

– Нет. Не обманываю, – через силу выдавил я. – Мне просто… страшно ходить по незнакомым улицам. Еще и этот удильщик Неверона, звучит очень мрачно. Может, все-таки, расскажешь о нем?

Отец глубоко вздохнул, взял меня за плечи и медленно проговорил, делая акцент на каждом слове:

– Тебе. Лучше. Не знать.

– Нет, – воспротивился я. – Знать – это всегда лучше!

Отец тактично промолчал. Хотя мог бы уже придумать целый рассказ, чтобы я наконец успокоился. Например, Виктор Борман – сумасшедший, потерявший сына несколько лет назад, поэтому теперь пристает ко всем мальчишкам, держись от него подальше. Неужели фантазия в этом доме работает только у меня?

– Тебе действительно так сложно ответить?

– В удильщике обитают странные личности, – устало ответил отец. – Держись подальше от этого места.

– Я уже понял. Но что за странные личности?

– Монстры, Колин. Монстры.

Допытывать отца бессмысленно, он уже начал иронизировать. А на что я надеялся? На честность и открытость родителей? Ладно, я ведь и сам хорош, подставил Виктора Бормана, хотя даже не знаю, кто это. Может, он обыкновенный человек, а я все выдумал? Так или иначе, весомых аргументов и доказательств, кроме прилипшей слизи на ботинках, у меня нет. Одни догадки. Единственное, тело Джорджа Форда так и не нашли. Раньше я не задумывался над причинами его исчезновения, но после встречи со Спенсером мне стало совсем жутко.

– Раз уж ты удовлетворил свое любопытство, давай начнем штробить стены, – сказал отец, выпуская меня из объятий. – Нужно закончить ремонт до начала осени.

Мы работали четыре часа. Я замазывал мелкие щели герметиком, отец орудовал болгаркой, проводя ровные борозды от одной стене к другой. Время от времени мне приходилось придерживать стремянку, пока отец возился с потолком. Мелкая бетонная пыль сыпалась на лицо, забивалась в нос, передавая воздушный поцелуй моим легким. Но – все закончилось, я отработал половину рабочего дня и теперь мог претендовать на законный отдых.

– Уже уходишь? – спохватился отец. – А как же обнять своего папу?

Мне стало вдруг очень смешно. Ох уж этот внезапный порыв родительской любви, неожиданный, как ураган весной. Я неохотно вытянул руки вперед, уже готовый отдать свое бренное тело богу объятий. Но не тут-то было. Отец внезапно подкинул меня вверх и так громко засмеялся, что задребезжали старые оконные рамы, осевшая бетонная пыль поднялась в воздух. И мы начали кружиться в ней, кружиться вихрем.

– Папа! – крикнул я. – Не надо!

– Когда ты был совсем маленький, мы с тобой играли каждый день, – напомнил он, продолжая кружить меня. – А что теперь?

– Папа, я помню. Но ведь я уже не маленький!

– Если я могу поднять тебя в воздух, то какой же ты? Для нас с мамой ты всегда будешь маленьким.

– Ладно-ладно, только остановись! Или у меня сейчас голова взорвется.

Отец опустил меня на землю, взъерошил мои волосы, затем развернулся и (не поверите) молча, как ни в чем не бывало, открыл капот, надел перчатки и принялся копаться в машине. Чуть пошатываясь, я поковылял к выходу. Конечно,

«Когда ты был совсем маленький, мы с тобой играли каждый день. Что же теперь? А теперь ты подрос, Колин, поэтому давай как-нибудь сам. Тем более у меня недавно появилась маленькая машина. Теперь я буду играть с ней. Читай, что называется, между строк.

И вообще, Колин. Взрослым тоже нужны игрушки. Войди в положение, ведь когда-нибудь ты и сам станешь взрослым. Как только почувствуешь, что твое время безвозвратно утекает в канистру с бензином или в грамоты от родительского комитета. А хотя, знаешь, Колин… к черту все! Никогда не становись взрослым. Иначе глазом не успеешь моргнуть, как твое время полностью утечет в вещи, и в какой-то момент ты сам станешь вещью. Вещью не в себе. Подделкой. Насмешкой».

Мне нелегко общаться с родителями. Иногда хочется от них абстрагироваться, заняться своими делами…а иногда прижаться к родному, взять за руку и никогда не отпускать. Это сложное чувство. Я хочу, чтобы от меня отстали. И в то же время никуда не отпускали. Не меняли ни на машины, ни на комитеты.

Что-то я опять разгорячился. Вы все еще тут? Да, я не сахар. Мне очень сложно выплескивать эмоции, так что я их коплю в себе. Если моя мама – это автомат, то я скорее бомба замедленного действия, которая совсем не хочет взрываться и задевать посторонних людей. Это ведь мои проблемы, и они других не касаются.