Закрыв дверь, я задумчиво посмотрел на малиновое изображение толстяка на пластинке. Что ж, даже если это помешательство, то довольно прикольное. Бросив дощечку на тумбочку, я решил завершить подвиг с купанием, но в дверь опять постучали.
– Я же уже сказал, пока только одну…
Я осёкся, увидев двухметрового викинга с белыми как снег волосами. Закованное в броню тело было иссохшим, как у мумии. В руке боевой топор, покрытый ржавчиной, а на поясе – просторная сумка, из которой выглядывали скандинавские руны, выбитые на камнях.
– Добрый вечер, Дмитрий Валерьевич, – с диким акцентом молвила мумия. – Скажите, вы верите в бога?
«Нет, царевич, я не та,
Кем меня ты видеть хочешь,
И давно мои уста
Не целуют, а пророчат.
Не подумай, что в бреду
И замучена тоскою.
Громко кличу я беду:
Ремесло моё такое.
А умею научить,
Чтоб нежданное случилось,
Как навеки приручить
Ту, что мельком полюбилась.
Славы хочешь? – у меня
Попроси тогда совета,
Только это – западня,
Где ни радости, ни света.
Ну, теперь иди домой
Да забудь про нашу встречу,
А за грех твой, милый мой,
Я пред Господом отвечу».
Анна Ахматова, 1915 г.
В тесной, пропахшей травами избе было темно. Из угла прошамкал низкий старческий голос:
– Какой красивый, молодой. Давненько ко мне такие как ты не приходили.
Василий, немного помедлив, сделал пару шагов вперёд. Присел на старый скрипучий табурет и, затаив дыхание, всмотрелся в темноту угла. И не выдержал, вздрогнул, потому что оттуда на него взглянули два злых красных глаза.
– И дорогу ко мне нашёл, голубчик. Молодец какой. Видать, сильно надо.
– Надо бабушка, надо… – прошептал Василий, отводя взгляд – слишком уж пугали его два красных зрачка, которые, не мигая, смотрели на него.
– Какая я тебе бабушка! – скрипнуло из-за угла. И словно в насмешку, из темноты выглянуло лицо: белое, как воск; застывшее, будто мёртвое. Лицо было всё изборождено морщинами, и сомнений в том, что перед ним действительно старуха, у Василия не осталось.
Она выглядела настолько пугающей, что он невольно отшатнулся и мысленно проклял тот момент, когда искал затерянную в лесу и, кажется, в самом времени избу с ведьмой; он вспомнил, как продирался сквозь заросли высокой травы и утопал по колено в болоте и как по этой же причине оставил свою дружину около леса, в который боялись заходить даже самые смелые охотники царя; в котором не цвели цветы и не пели птицы.
– Да, глупо ты себя повёл, – будто прочитав его мысли, сказала старуха. – А может и мудро. Лес не любит чужих. Пошёл бы ты не один, а со своей дружиной – и что? Хвать! – один пропал, на следующий день другого не досчитались, – ведьма хитро посмотрела на Василия и засмеялась высоким скрипучим смехом.
Из темноты угла вынырнули две руки. Длинные, белые и сухие, с закрученными жёлтыми ногтями на пальцах. Они, казалось, стремились прямо к шее Василия.
Тот сдавленно булькнул, вскрикнул глухо и, вскочив с табурета, подбежал к двери. Старуха захохотала на всю избу, и её смех громом зазвучал в ушах Василия. Он прислонился к стене избы и украдкой, на ощупь, начал искать дверь, которая бы вела на свободу. Но вот изумление! Не было её на том месте, где помнил он!
– Да ты успокойся, – голос звучал снисходительно. – И прости старушку за эти детские шалости. Давненько ко мне не захаживали, вот я и соскучилась по вниманию, – в голосе послышалась насмешка, а Василий, едва стоявший на ногах от страха, с удивлением понял, что в комнате стало как будто светлее.
Теперь он мог полностью разглядеть старуху, сидевшую в глубоком кресле за старым дубовым столом; её длинные седые волосы, в полном беспорядке змеившиеся по плечам, бесцветное водянистое лицо, покрытое морщинами; старость, отпечатавшуюся на её челе и теле; дряхлость тех лохмотьев, в которые она была одета. Её руки оказались не такими длинными, как показалось Василию сначала, но они были настолько худощавыми, что крупные синие вены просвечивали сквозь тонкую, как пергамент, кожу.
Читать дальше