Ольга Иконникова - Дочь кукушки

Теперь же выяснилось, что причина была совсем в другом. Не в моих глупых шалостях и неподобающем поведении, а в том, что во мне текла отнюдь не благородная кровь.

Я никогда не была спесивой, не кичилась своим положением и охотно играла с детьми наших слуг. Я не считала, что я чем-то лучше их.

Сейчас стало понятно, что я гораздо, гораздо хуже. Как сказала Катриона, я наверняка незаконнорожденная. Я понимала, насколько это ужасно. Когда у одной из незамужних горничных родился ребенок, ее с позором выгнали из замка. Ребенка же и вовсе отдали в приют.

Меня тоже могли отдать в приют. Или просто оставить на улице, где я замёрзла бы или умерла от голода.

В тот же вечер я пришла к герцогу – расстроенная, в слезах. Рассказала обо всём без утайки. И задала один-единственный вопрос – это правда?

Еще была надежда, что отец (а я всегда считала его отцом, и он всегда относился ко мне точно так же, как к Вивьен или Артуру) посмеется и велит выбросить эти глупости из головы.

Но он побледнел и кивнул. А потом усадил меня к себе на колени и крепко обнял.

– Да, дитя мое, это правда. Я не хотел, чтобы тебе стало известно об этом, но понимал, что рано или поздно это произойдет. Слишком много людей знают эту тайну.

– Как я попала в ваш замок? – прошептала я.

– Тебя, завернутую в теплый платок, ночью оставили у ворот. Твой плач услышал садовник утром. Он-то и принес тебя в замок. Ты была совсем крошкой.

– И вы не знаете, кто моя мать?

Про отца спрашивать не было смысла. Если бы у моей матери был муж, она не бросила бы меня как кукушка.

Герцог покачал головой:

– Нет, не знаем. Она поступила дурно, бросив тебя, но кто знает, какие обстоятельства толкнули ее на это. Быть может, она понимала, что не сможет прокормить тебя. В любом случае, хорошо, что она не оставила тебя где-нибудь в лесу.

Я всхлипнула, уткнулась ему в плечо.

– Ты не должна расстраиваться, Алэйна! То, что по крови ты не наша дочь, ничего не меняет. Мы с герцогиней всегда это знали, но разве мы не были для тебя заботливыми родителями?

– Были, монсеньор, – выдохнула я.

А он легонько щелкнул меня по носу.

– Не смей называть меня монсеньором, Алэйна! Для тебя я по-прежнему отец, запомни это! Как только я увидел тебя, я сразу решил, что мы воспитаем тебя наравне с Вивьен. И разве хоть когда-нибудь я делал различие между вами?

– Никогда, – признала я.

– Значит, ты не должна думать об этом. А с Катрионой я поговорю. Она – всего лишь экономка и не имеет права обсуждать хозяйских детей.

Я представила, что бедняжку выгонят на улицу и испугалась:

– Нет, пожалуйста, не надо! Уверена, она сказала это не со зла!

Он улыбнулся:

– Ну что же, хорошо. Но мне кажется, я должен поговорить с Вивьен. Пусть хотя бы она узнает правду не от слуг.

Я вернулась в детскую, а сестру, напротив, направила к отцу. Я не находила себе места от беспокойства. Как Ви отнесется к этой новости? Станет ли любить меня по-прежнему или обольет презрением?

Она пришла через полчаса. Ее глаза тоже покраснели – должно быть, она плакала, как и я. Я замерла, глядя на нее со страхом и надеждой.

А она бросилась ко мне и обняла меня так крепко, что я едва могла вздохнуть.

В тот вечер мы с сестрой поклялись всегда поддерживать друг друга.

Отец меня не обманул – после того, как тайна раскрылась, всё осталось по-прежнему. Он, как и раньше, любил и опекал меня, герцогиня относилась с той же холодностью, к которой я почти привыкла, а Вивьен продолжала считать меня своей сестрой.

И только отношение ко мне одного члена нашей семьи я не смогла бы описать точными словами, потому что сама не понимала его. И этим человек был сын герцога – Артур. Иногда мне казалось, он презирает меня (а учитывая мое происхождение, он имел на это полное право), а иногда – что я вовсе для него не существую.

Он был старше меня на десять лет, и сколько я себя помнила, всегда считал, что эта разница в возрасте дает ему право не общаться с нами на равных. Впрочем, Вивьен редко вызывала его негодование – она была слишком послушна для этого.

Зато когда он видел меня, играющую с дворовыми детьми – растрепанную, в подоткнутом платье, босоногую, – он всегда так морщился, будто держал во рту лимон. Нет, он не снисходил до моего воспитания – он полагал, что для этого есть кормилицы, няни и гувернантки. Иногда мне казалось, он вовсе не помнит моего имени – во всяком случае, обычно он называл меня мадемуазель. Или того хуже – мадемуазель Мышь.