Наталья Ракшина - Сфумато

Но причиненное им зло осело в свежей человеческой памяти жирным налетом грязи на стенках закопченного котла. А тот факт, что он был убит за пару-тройку недель до собственной свадьбы, и вовсе заставлял простой люд тихо радоваться за несостоявшуюся невесту. Договорной брак был заключен на бумаге, едва малышке исполнилось три года – так часто поступают знатные семьи, не желающие разбазаривать веками накопленное добро. Невесту начали жалеть, и уже давно. Сама она тоже не могла не знать о репутации жениха, а потому должна была готовиться к худшему. Похищенные Лодовико девушки частенько теряли разум – таковы были печальные последствия его несдержанной жестокости. Его старательно избегали даже самые высококлассные куртизанки, берущие плату по сотне гольдано за ночь, а черные с золотом одежды древнего почтенного рода Ди Йэло стали ассоциироваться с неуправляемым жестоким хищником.

– А он точно сдох? – снова и снова задавались вопросом обыватели не только в трактирах, но и в убранных гобеленами залах богатых палаццо.

И важные ответные кивки головой тех, кто считал себя в курсе последних новостей, были восприняты с тщательно скрываемой (а кое-где и неприкрытой) радостью. Может быть, рыцари и вздохнули с облегчением после того, как из их рядов исчезла самая паршивая овца, но Устав не позволяет им терпеть оскорбление памяти друг друга. Осенью и зимой цвет рыцарства Храмов находится во Фьоридо и окрестностях вместе со своими Командорами. Так что веселитесь, господа, тихонько, без демонстрации восторга – а то ведь до плахи во внутреннем дворе Магистрата недалеко.

Вот в какие дни завершал Марко Синомбре свои гастроли во Фьоридо. Теперь он лежал на диванчике, стащив сапоги и с наслаждением закинув свои длинные жилистые ноги на спинку предмета мебели. Ноги-то гудели, побегали с пяти утра до позднего вечера.

– Пабло! – заорал Марко. – Беги на кухню к Элегии, неси, что осталось поесть!

– Уж для вас-то останется! Сейчас все будет! – заверил тот самый Пабло, что поправлял кривые складки на занавесе.

Щуплый черноглазый парнишка пополнил ряды театральной братии в свите Синомбре четыре года назад, перед началом зимнего турне по южным городам. Дети-то в сиротских приютах частенько появляются из-за банальных и страшных вещей – усобиц знатных семей, вспыхивающих быстрее, чем успевали вмешаться высшие рыцари-храмовники, владеющие теми или иными землями. А на юге Сумары, где до сих пор много значили законы кровной мести, вместе с заварившими убийственную кашу дворянчиками порой бывали вырезаны целые деревни. Путь каравана театральных фургонов пролегал мимо страшного пепелища одной из таких деревень. Марко тогда стиснул зубы и подумал: вместо того чтобы летом малевать пейзажи залитой солнцем пашни с золотыми тугими колосьями, где просматривается каждое зернышко, местный мессир из «зверопасов» мог бы силой приструнить зарвавшуюся в своей гордыне аристократию, по осени устраивающую локальные войны с помощью своих вилланов.

Урожай сам-сто сгнил на корню. Некому было его убирать осенью, за оружие хватались даже женщины, мстящие за убитых мужей. Мстить собирался и единственный обитатель заброшенной деревни – тощий злой мальчишка, ночью решивший подкрепить свои силы курицей, украденной у артистов, которые остановились на ночлег в чистом поле.

Кто-то из крепких парней, выполнявших функцию охранников, выловил ночного воришку без особого труда, выяснил намерения (своровать курицу – наесться досыта – вырасти – отомстить обидчикам) и надавал по шее.

– Мститель, тоже мне! Марко, что делать с этим оборвышем?

Ничего не ответил Синомбре, только молча кивнул в сторону костра, откуда слышался женский и мужской смех, музыка лютни и арфы и струился такой вкусный запах позднего ужина – не только жареной курицы, но и сытной похлебки. Тощего мальчишку накормили и дали ночлег, будучи уверенными, что поутру недосчитаются какого-нибудь мелкого имущества, но… Утром Синомбре проснулся, поеживаясь, вылез из-под полога фургона и обнаружил, что ночной воришка яростно начищает его сапоги, оставленные около колеса. Да столь усердно, что вот-вот протрет дырку в дорогой галантской коже.

Вот так и остался Пабло при театре. Вырос, оброс здоровым и крепким юношеским мясцом, выполнял поручения, помогал с лошадьми и реквизитом. В Марко он души не чаял, готовый сорваться с места по первому зову. И, наверное, если бы вдруг всплыли темные делишки хозяина с незаконным сфумато, да узнай Пабло об этом, – легко дал бы себя изуродовать, отдав руки или глаза.