Вадим Кучеренко - Чужеземка. Рассказы о любви

Но почему чужеземка страдала, юноша искренне не понимал. Любая девушка из тех, кого он знал, была бы счастлива честью принадлежать великому вождю. Неужели она опечалена неволей? Но в пустыне не может быть иначе. Сама жизнь здесь зависит от воды. А источниками владеют вожди. И это правильно. Иначе люди пили бы всегда вдоволь и без меры. И скоро все колодцы иссякли бы…

Юноша пытался объяснить все это чужеземке. Она молча слушала его, как слушала и шум ветра, и треск костра. Его слова не могли отвлечь ее от собственных мыслей. Как-то она тихо произнесла, скорее отвечая своим раздумьям, нежели ему:

– Нет на свете ничего дороже свободы. Несчастный юноша, он не понимает этого!

– Мы – свободное племя! – гордо возразил юноша.

Она с удивлением взглянула на него.

– Да, вы свободны в выборе: идти на поклон к вождю, чтобы он пустил вас к колодцу, либо уйти умирать без воды в пустыню. Но из вас еще никто не выбрал смерть. Вы все – рабы!

Юноша в бешенстве вскочил на ноги и едва не вырвал из ножен, висевших на поясе, свой ханджар, тонкий обоюдоострый кинжал. Но только кровь из прокушенной губы стекла по его подбородку, а кровь чужеземки не пролилась в песок. Не страх перед гневом великого вождя удержал его руку, но что – он не знал.

Он ушел прочь от костра, прилег рядом со своим верблюдом, смотрел на темное, усеянное яркими вечными звездами, небо, чувствуя, как постепенно остывает кровь. Разумом он признавал правоту чужеземки. Но прав был и его отец, когда говорил, что человек, не испытывающий трепета перед вождем, уже не может жить в племени. Его изгоняют в пустыню, и он обречен…

В раздумьях и сомнениях прошла ночь. Днем можно было ни о чем не думать, если только о шакалах, которые, насытившись за ночь, неторопливо бежали вслед за караваном, разжиревшие и настолько обнаглевшие, что уже почти не боялись людей.

Однажды на рассвете один из спящих верблюдов вдруг пронзительно и жалобно закричал, вскочил на ноги и тут же беспомощно свалился на бок. Из его раскрытого рта потекла пена. Несколько судорог сотрясли его тело – и все было кончено, он умер.

– Что с ним? – спросила чужеземка у погонщика. Это было впервые, когда она обратилась к нему.

– Змея, – спокойно ответил юноша. – Его укусила Черная мамба.

Почти на сутки шакалы отстали от каравана. А светло-синие глаза чужеземки вдруг потемнели, словно она обдумывала какую-то мысль. И даже тень улыбки промелькнула на ее губах. Но эта перемена в настроении женщины почему-то не обрадовала погонщика верблюда. Наоборот, он счел это недобрым знаком. И обдумывал его весь день.

И он не удивился, когда той же ночью чужеземка обратилась к нему с просьбой.

– Мне нужна Черная мамба, – сказала она. – Ты сможешь поймать и принести мне ее, живую?

– Зачем? – спросил он, и густой румянец, неразличимый в темноте, обметал его смуглое лицо.

– Ты боишься? – спросила она, глаза ее блеснули презрением.

Юноша негодующе вскрикнул и убежал от костра в ночь.

Его не было долго. Перед рассветом, когда уже звезды исчезли с побледневшего неба, он пришел. В руке он держал крепко завязанный кожаный хурджин, в котором раньше была вода.

– Здесь Черная мамба, – коротко сказал он.

Глаза чужеземки радостно вспыхнули. Она протянула руку и не попросила, а приказала:

– Дай мне.

Юноша не знал, как ему поступить. Вдруг слезы потекли по его щекам, и, может быть, впервые в жизни, он узнал их соленый вкус.

– Нет, – сказал он.

И чужеземка, сразу сникнув, закрыло лицо хаиком и отвернулась от него. Она села возле догорающего костра. Юноша присел рядом с ней.

– Убей сначала меня, – просто сказал он. И протянул ей свой ханджар.

– Зачем мне твоя жизнь, – безразлично ответила она.

– Я знаю, что ты задумала, – сказал юноша. – Но ведь ты умрешь в неволе, рабыней.

Чужеземка не ответила, словно он перестал существовать для нее и его слова были лишь порывом ветра, развеивающего золу из потухшего костра по пустыне.

– Хочешь умереть свободной? – спросил он после долгого молчания. Ему потребовалось все его мужество, чтобы произнести эти слова.

Чужеземка вздрогнула, только тем и давая понять, что слушает его.

– Ночью мы сбежим, – сказал юноша, и его взгляд затуманился.

– Мы? – переспросила она удивленно.

– Да, – кивнул юноша. – Ты права, я тоже раб. Но я не хочу им быть.

Рассвело, и караван начал оживать. Закричали погонщики, поднялись на ноги верблюды, засвистела плеть, поднимая пленников.