Елена Кулик: Судьба или выбор

– А я нашел синий. – Нириан оглянулся. С другой стороны к нему шел Полок, держа на ладони камень, который озарял его синим светом.

– Что будем с этим делать? – почему-то шепотом спросил Руфус, все так же не отрывая взгляда от своей ладони. – Я странно себя чувствую. И смотрите – у меня все царапины зажили.

Как только братья подошли друг к другу на расстояние вытянутой руки, что-то словно толкнуло Нириана, и он поднял над головой раскрытую ладонь с горящим камнем. Братья встали напротив него и так же подняли ладони вверх, и, как только их пальцы соприкоснулись, красный, зеленый и синий отблески слились в один, и белый свет затопил долину, озаряя бледные и перепуганные лица мальчиков. Он был таким ярким, что братья вынуждены были закрыть глаза, а сияние все набирало силу, освещая все вокруг и наполняя мир небывалой энергией и магией.

А когда свет потух, над тремя братьями повисло в воздухе сердце из черного кристалла, по граням которого пробегали разноцветные молнии.

Утро, как всегда, пришло неожиданно. Вот еще сонная нега не хочет отпускать вас из своих крепких и теплых объятий, а яркий свет уже затопил комнату и осторожно подкрадывается к кровати, и солнечный лучик старается пощекотать ваши еще крепко сомкнутые веки. И сопротивляться этому нет никаких сил.

Но Владыка ждал рассвета задолго до его наступления, когда еще даже природа спит и ни одна птица не высунула голову из-под крыла, ни один цветок не раскрылся навстречу новому дню. Все еще спят и нежатся в теплых и мягких постелях. А он ждал наступления утра. Утра этого дня.

Стаурус уже долгое время лежал на кровати с открытыми глазами и разглядывал безупречно белый потолок своих покоев. Он ждал этот день, но в его сердце уже не было щемящей боли, только невыносимая тоска и обреченность. Сегодня ровно триста лет, как он потерял ее. Триста лет, как она умерла на его руках и он сам закрыл ее глаза и совершил обряд перерождения. Триста лет, как его сердце замедлило бег, а душа почти умерла. Триста лет – это более ста тысяч дней одиночества и надежды, что, может, именно сегодня наступит тот самый момент, когда он найдет ее и его столь долгое ожидание наконец-то закончится. Каждый год именно в этот день он острее всего ощущал свое одиночество и чувство невосполнимой утраты. Этот день он переживал триста раз снова и снова, и с течением времени его чувство потери так и не утратило остроту и болезненность. И теперь все, что ему осталось в жизни, – это ждать ее перерождения и… помнить. Помнить блеск ее глаз и манящую теплоту губ. Помнить нежную улыбку и звонкий смех, который так часто раздавался в этих покоях. Помнить ласку рук и нежный шепот, заставляющий сердце замирать, а потом набирать такую бешеную скорость и так быстро колотиться в груди, что казалось, оно может просто вырваться наружу. Все это он будет помнить каждый год, каждый день, каждый час, ведь эти воспоминания помогают ему ждать. Ждать, когда же она вернется и он сможет почувствовать себя живым.

Первые пятьдесят лет в этот день – годовщину смерти Ирэн – он впадал в такую депрессию, что совсем не выходил из своих покоев, даже не вставал с постели, ничего не ел и ни с кем не разговаривал. Следующие пятьдесят лет он проявлял такую кипучую активность, пытаясь заглушить чувство утраты, что пугал всех своих подчиненных, и они начинали сожалеть о том времени, когда он просто прятался от своего горя за закрытыми дверями. А последние двести лет он стал напиваться с самого утра, сначала сам и в полном одиночестве, а потом к нему присоединился его друг и телохранитель Эрио. Владыка понимал, что еще всего лишь несколько минут он будет один, наедине со своими воспоминаниями и болью, а потом начнется самый трудный день в этом году. Он и сам не знал, благодарить ему Эрио за участие или нет. Возможно, присутствие друга не давало ему снова с головою окунуться в темный омут депрессии и отчаяния.

Когда тихо, без единого скрипа открылась дверь покоев Владыки высших и звук легких шагов донесся до его слуха, Стаурус даже не пошевелился, не замечая ничего вокруг и продолжая все так же бесцельно смотреть в белый потолок, на котором играли солнечные зайчики.

А тем временем Эрио, ступая осторожно и тихо, как кошка, подошел к окну, возле которого стоял небольшой странной конструкции низкий белый столик, и, стараясь не греметь посудой, выставил на него несколько бутылок с вином, тарелку с фруктами и нарезанным белым сыром.