Анна Гаврилова: Большая и грязная любовь

– Розочка, ну не плачь! – взмолился зеленоглазый. – Ну пожалуйста!

Поздно. Я вцепилась в мощные плечи, уткнулась носом в его шею и разревелась самым позорным образом. Со всхлипами, рыками и неосознанными попытками задушить эту огромную, теплую «жилетку».

– Золотце… – шептал инкуб, обнимая и гладя по волосам. – Ну не надо. Все хорошо. Все позади.

Ага. Понимаю. Но остановиться все равно не могу.

Зато точно знаю, что буду делать, когда истерика схлынет – не целоваться, нет! Ябедничать! Все Глебу расскажу! Все-все! И про временные метки, которые оборотни на людей ставят. И про замок у моря. И про то, что меня окольцевать хотели и запереть.

– Розочка, ну сколько можно?..

– Шеф, а этих вязать или прибить? – ворвался в наш тесный мирок голос Геры.

– Вяжите, – сказал инкуб с явным неудовольствием. А потом подхватил на руки и понес прочь из проклятого логова.

Едва переступил порог, едва шагнул на крыльцо, в лицо ударил порыв ледяного ветра. Я задрожала и на несколько бесконечно долгих секунд пришла в себя. Протрезвела, чтобы осознать – все гораздо серьезней, чем думалось. Вокруг логова плотное кольцо оцепления, причем это не разномастная толпа – мужчины поголовно в камуфляже, с милицейскими щитами и дубинками. На подъездной дорожке замерли несколько зловещего вида машин. Где-то вдалеке слышался шум вертолетного винта.

Стало неудобно. Почти так же неудобно, как в тот момент, когда Глеб остановился перед толпой сотрудников ООО «С.К.Р.» и заявил – у нас с Кристиной Анатольевной все серьезно. Вот… вот теперь все сообщество знает, насколько серьезно.

Мамочки… и как жить дальше?

Большую часть воскресенья я провела в постели. Сперва отсыпалась, потом просто лежала и думала о жизни. Все-таки странно она повернулась.

Всего две недели тому я знать не знала обо всех этих инкубах, вампирах, лиге тринадцати и прочих энергетических телах. И даже вообразить не могла, что моя скромная персона может спровоцировать свару с привлечением вертолетов и ОМОНа. Пусть ненастоящего, но все-таки.

О том, что кто-то захочет выкрасть с целью окольцевания и заточения в замке… ну это вообще за гранью фантазии. Про такое даже в любовных романах, кажется, не пишут.

Я вообще была убеждена, что никому никогда не понадоблюсь. Никому и никогда!

Это в двадцать кажется, будто весь мир у твоих ног – протяни руку и возьми. В тридцать иллюзий уже поменьше, особенно если у тебя нет никого, кроме мамы.

В тридцать начинаешь понимать – принц не приедет, а мечты… ну что-то, вероятно, еще сбудется, но большая их часть уже на свалке, под колесами трактора.

Еще, в особо острые моменты, начинаешь жалеть, что за все эти годы умудрилась не залететь от какого-нибудь придурка. Почему придурка? Да потому что все бывшие – придурки, и это не обсуждается. (О том, что не все придурки бывшие, тактично промолчим.)

В тридцать все сложней. В тридцать вера в светлое будущее уже не повод. В тридцать нужен другой, жесткий мотив.

Именно об этом размышляла я, сидя на лавочке с бутылкой теплого «брюта». Вальтез назвал то мое состояние близким к депрессии, он был прав.

Да, собачник был прав, а я – нет. Как же, черт возьми, я ошибалась!

В жизни всегда есть место чуду, просто чем дальше, тем сложней в это чудо поверить. А уж побороться за него… Ведь я могла отказаться, отступить, причем дважды. Тогда, на лавочке, и позже, когда выяснилось, что зеленоглазый демон меня забыл.

Спасибо тебе, небо, за то, что в каждой женщине есть не только изюминка, но и маленькая дуринка! Если б не дуринка, я бы вряд ли решилась на эту авантюру.

Из раздумий вырвал Глеб. Он подкрался незаметно, как тот самый зверек из семейства псовых.

– Проснулась? – прошептал инкуб.

Я глаза не открыла, но и улыбки сдержать не смогла.

– Проснулась, но притворяешься, – заключил шеф и принялся стягивать одеяло.

Мой протест был нагло проигнорирован, а попытка это самое одеяло отобрать банально провалилась.

– Розочка, у тебя совесть есть?

К сожалению, да. Но афишировать эту информацию не намерена.

– Кри-ис… Кри-ис… – не сдавался Глеб.

Одеяло было отброшено, теперь ничто не мешало инкубу выводить замысловатые узоры на моей коже. Пальцы мужчины, одна мысль о котором заставляет сердце биться стократ чаще, становились горячей с каждым мгновеньем.

– Кри-ис… обед стынет.

Очень противоречивое заявление, если вспомнить, чем питаются инкубы. Не знаю, как еда, а лично я подогреваюсь, причем конкретно.