Сергей Минский - Наваждение

– Ты бесцеремонен… – усмехнулась она и, взяв его за подбородок и приподняв голову, заглянула в глаза.

Максим ощутил – почти на физическом уровне, как непреодолимой силой его стало втягивать в бездонную глубину ее зрачков. Словно там была зона пониженного давления. Как будто, трансформируясь в бесплотное текучее нечто, он должен проникнуть туда, просочиться через острые колючие точки. «Странно, – подумал, – такие зрачки при таком свете… Что она ими видит?» Ему до безумия захотелось оказаться на той стороне, раствориться там, стать частью чего-то непонятного, но такого влекущего. Было и стыдно, и приятно, и жутко, и восхитительно одновременно.

– Не бойся, милый. Я пришла не за тобой. Я пришла к тебе, – голос показался не то журчащим, не то мурлычущим. В нем слышалось понятное подсознанию желание. Но одновременно с пониманием этого на макушке возникло знакомое ощущение зашевелившихся волос. И теперь уже не от разницы температур.

– Кто ты? – теряя остатки разума, снова спросил Максим. Он разрывался между вожделением и нараставшим ужасом: от догадки – кто перед ним.

– Я – то, что ты сейчас неосознанно пожелал, – голос до неузнаваемости изменился. Он пронизывал собой тело, заставляя его вибрировать, – Ты разве не узнал меня? Я – Смерть и Возрождение. Я – Любовь, – почти пропела она последнюю фразу и усмехнулась. На ее прелестном лице промелькнуло и исчезло знакомое снисходительное выражение, – Сегодня ты познаешь меня. И отныне будешь искать в каждой красивой женщине. И в каждой ты найдешь частичку меня, но никогда не обретешь в полной мере, – она замолчала. А он инстинктивно, по-детски, совершенно бездумно захотел спросить – «почему?» Но не успел, – Время бесед закончилось, милый, – снова замурлыкала она, и нетерпеливо, даже грубовато стала ласкать его, растворяя в себе, но наполняя в то же время все его существо неисчерпаемой силы необъяснимой радостью.

2.

Просыпание в своей постели стало одновременно и удивлением, и шоком. Удивлением – потому что промежуток между тем, что было, и нынешним моментом отсутствовал напрочь. А шоком – потому что память восстановила картину вечера через чувства. Сказать, что это были воспоминания из сна – язык не поворачивался. Они вползли в еще не совсем адекватное поутру сознание горечью потери чего-то очень важного для жизни. И вся прелесть чудесного воскресного утра, на мгновение впорхнувшего в пространство комнаты через открытую балконную дверь, в один момент стушевалась. Не радовало ничто. Ни солнце. Ни щебетание птиц. Ни знакомые и милые сердцу звуки провинциального городка, изредка нарушавшие относительную тишину то перекличкой петухов или собак, то гудением лодочного мотора на реке, который сначала нарастал, а затем также постепенно удалялся. Не хотелось ни есть, ни чистить зубы, ни умываться. Только лежать и вспоминать. Каждой клеточкой кожи, каждым нервом, посылавшим воспаленному мозгу отпечатки вчерашней радости. Тело, пережившее такой шок, требовало рецидива. И только рецидива. Ему – плевать было, каким образом или способом можно вернуть вчерашнюю потерю разума. Главное – вернуть. Чтобы снова соединиться с той запредельной силой, ввергавшей все существо в эйфорию и освобождавшей от косности земного бытия. Он готов был, как Фауст, остановить мгновение. Продать душу. Расстаться со всем, чем обладал в этой жизни. Даже с самой жизнью. Лишь бы еще раз пережить подобное безумие. Внутренне осознавал, что все это неспроста, что за все это придется заплатить. Смутное чувство всеведения уже крепко сжало его в своих объятиях. Оно пульсировало, закачивая и закачивая в сознание тоску понимания того, о чем вчера услышал: такого ослепительного восторга ему не пережить ни с одной из земных женщин.

Через силу он поднялся. На цыпочках спустился по узкой лестнице вниз – на первый этаж, и хотел было тихо прошмыгнуть мимо проема в кухню, чтобы не разговаривать с родителями. Мать что-то шинковала на рабочем столе. Она оглянулась, уловив появление сына.

– Доброе утро, Максим… Выспался? – она почему-то никогда не сюсюкала с ним. Не называла уменьшительно-ласкательными именами.

– Доброе, – ответил, – Я на речку. Освежиться хочу.

– Может, не надо, сын? Вода-то уже совсем не теплая.

– Нормальная еще. Мам, дай мне что-нибудь – ноги потом вытереть.

Захватив полотенце и шлепанцы, он вышел на крыльцо и сразу прищурился от яркого солнца. На мгновение даже забылся. Появилось желание потянуться. Ощутил приятную негу в мышцах. Но только на мгновение. Пока не увидел среди ветвей угол и часть бревенчатой стены бани, маленьким темным окошечком смотревшей в сад.