Татия Суботина - Ради тебя 2

Адиса ненавидел играть в поддавки. Он верил, что в любом случае лучшее оружие – честность. Смысл плести узор, если однажды, завравшись, ты сам не сможешь развязать затянутые узлы? И тогда придется рубить. А рубить всегда больно.

По живому, ведь.

Поэтому Адиса никогда не притворялся, не плел узоры и не лгал. Почти. Наверное, он боялся боли, которая обязательно последует после разоблачения. Хотя даже себе Адиса ни за что не признался бы в этом. А может все дело в том, что он не хотел разочаровывать его?

Того, кто однажды ворвавшись в его жизнь, прочно закрепился в ней… другом. Да. Именно другом.

А как иначе?

Того, кто считал его лучше, чем Адиса был на самом деле. Хоть и не произносил подобного вслух. Чтобы понять это Адисе не требовались слова. Дар помогал увидеть подлинность любой человеческой реакции. И поэтому приходилось соответствовать, дабы не выбиться из рамок общепринятого моралите от… друга.

Первое время Адисе удавалось сохранить свою искренность. Все получалось легко и непринужденно: тренировки, общие вылазки в город… дружба. Немногим позже ситуация осложнилась. Адиса понял, что жаждет нечто большее, чем просто дружеские отношения. Это чувство было сродни ледяным глыбам, которые во время оттепели сползают с крыш до тех пор, пока не разобьются о твердость земли или чью-нибудь голову. На этот раз голова, на которую грохнулся лед, оказалась его. Адисы.

Признание в собственной слабости далось тяжело. Долгое время Адиса не мог поверить, что это чувство, чужеродное, приторное, извращенное, принадлежит ему. Еще дольше он пытался от него избавиться, бежал от себя. Только вот этот бег оказался по замкнутому кругу.

От болезненной привязанности не удалось скрыться. Ни днем, ни ночью. И Адиса смирился с ней, сжился, привык. Если это можно так назвать.

Особенно туго было по ночам. Порой Адиса даже боялся засыпать. Во сне к нему обязательно приходил… друг. И там, в несуществующем мире, Адиса мог позволить себе ощутить сладость его тела, насытиться гладкостью кожи и глубиной любимых глаз. И чем большее наслаждение Адиса испытывал ночью, пылая в эфемерности сновидений, тем больше горечи на него набрасывалось с приходом рассвета.

Это несоответствие реальности с фантазией – резало не хуже ножа. Адиса знал, что его снам никогда не стать правдой. И если он попытается приоткрыть карты, навсегда потеряет даже то, что сейчас ему позволено – дружбу.

Адиса держался.

Каждый день, проходя по тонкой грани допустимого, ни взглядом, ни движением не выдавал своей болезненной привязанности. К тому же, его собственное тело не отказывалось от чужих ласк, оно подчинялось умелым женским рукам и получало некую разрядку. Это еще раз доказала ему Банши. Тогда, в той комнате…

Господи, да только он вспоминал ее горячие прикосновения и пылающий яростью взгляд Яна, как в паху начинало ныть! Банши смогла найти необходимые рычаги давления, чтобы возбудить его тело, которое все еще поддавалось контролю Адисы. Чего невозможно было сказать о мыслях.

Мысли остались вне контроля.

И это пугало Адису.

Больше всего он боялся, что наступит день, когда мысли вырвутся на свободу. Словами, признаниями, поступками. И тогда привычная и тихая жизнь для Адисы будет закончена.

Сейчас он, как никогда, был близок к срыву. Эта лавина чужеродного чувства внутри него окрепла, сновилась требовательней и жаднее. Ей не нравилось быть в стороне, сливаться с тенью и просто наблюдать за… наслаждениями друга.

Лавина хотела большего. Гораздо большего.

Поэтому Адиса затеял игру в поддавки. Он ненавидел себя за это, но, казалось, на данный момент это был лучший выход из замкнутого круга. Или иллюзия выхода?

Адиса позволял лавине показаться миру маленьким комком снега и в строго отведенные для этого дни. Он позволял себе подобную слабость, чтобы избежать полной потери контроля.

А еще он научился договариваться с собственным наваждением.

И пускай этот договор был сродни зыбкой, маслянистой почве на болотах, но Адиса верил, что еще чуть-чуть и твердая опора будет найдена. Недаром же говорят, что нужно спуститься на самое дно, дабы оттолкнуться и вынырнуть на поверхность.

Адиса достиг своего дна.

Однообразно тихий стук часов напоминал о течении времени. Механические часы, старинные, с пузатым серебристым боком, всегда стояли посредине стола. Между ноутбуком и статуэткой слона из фарфора. Адиса любил смотреть на секундную стрелку. Если долго не отводить взгляда от позолоты на ней, то можно было заметить, какими рывками стрелка двигалась. Секунда за секундой она приближала Адису к началу игры.