Бетани Гриффин - Маска красной смерти

— Дайте мне ваш адрес, — говорит отец мужчине. — Я приеду, когда мать будет здесь, чтобы проследить за нашими детьми.

Итак, мама едет к нам, чтобы навестить. Это обрадует Финна. Мужчина диктует свой адрес, голос у него низкий и ровный, словно он пережил слишком много ужасов, чтобы по-настоящему о чем-то забеспокоиться.

Мы возвращаемся к шахматной доске с одной банкой персиков и двумя вилками.

— Все еще твой ход, — говорит Финн. — Аравия?

Я поднимаю на него взгляд. Действительно ли он все еще не сердится? Правда ли, что он по-настоящему, так нечеловечески, всецело спокоен? Но я не могу его разглядеть. Туман такой густой, а фонарь слишком тусклый. Я напрягаю зрение. Его спокойный голос резонирует, но я не могу, не могу разглядеть достаточно...

И тогда я просыпаюсь.

— О, Господи, и как же мне полагается тебя нести? — спрашивает голос Эйприл. Холодный воздух ударяет в меня, и я понимаю, что мы снаружи. Идет дождь. Мы не в клубе, а на открытом воздухе. Чувствую, как на меня накатывают волны паники. Не потому, что это действительно меня волнует, а потому, что я запрограммирована на страх перед инфекционными заболеваниями. Я поднимаю руку к лицу, чувствую неровности фарфоровой маски и с облегчением вздыхаю. Я слишком долго ее носила, и уже не чувствую.

Я пытаюсь подняться. Спать мне трудно, а эта эйфория — прекрасная вещь. Холодный дождь бьет по моим ступням. Где моя обувь?

— Вы должны быть осторожны, — говорит кто-то. — Ночью сейчас небезопасно.

— Мне нужно доставить ее домой, — звучит голос Эйприл. Ее тон напоминает мне, что, хотя мы не впервые встретились, она рассказывает небылицы. Думает, что спасла мне жизнь. — У нас есть стражи. Мы прекрасно защищены.

Но если не страж предупреждает ее, тогда кто же это говорит?

Я опускаюсь на плюшевые сидения кареты Эйприл.

— Спасибо за помощь, — произносит она.

— Сомневаюсь, что в последний раз.

Его бархатный голос скрывает веселье и что-то еще. Он наклоняется и смотрит вниз на мое лицо. Моя дезориентация усиливается, когда я фиксирую на нем взгляд. Тату, темные волосы. Мое сердце ускоряет ритм. Я думаю... думаю... может ли сердце девушки остановиться, если ей всего семнадцать? Полагаю, что даже если я развалюсь на куски, отец все равно меня склеит.

— На сей раз вам повезло, куколка. Однако удачу не удержать. Она изменчива.

Да. Я счастливица. Этого я не забываю.

Прислоняюсь щекой к холодному окну. Я здесь уже так долго, что она холодная, даже несмотря на то, что касаюсь я ее почти замерзшими пальцами. Свернувшись калачиком на подоконнике, смотрю в окно. Но не наружу, а внутрь. В Башнях Аккадиан два пентхауса. Мы живем в пентхаусе В. Команда архитекторов, проектировавшая это место, создала пышный сад между роскошно обставленными апартаментами под названием Крытый Рай.

Боль простирается вплоть до костей, а я пристально смотрю на тропический растительный мир. Целое утро меня преследует сильная тошнота.

В комнату входит моя мама. Я не поворачиваю голову, чтобы посмотреть на неё, но знаю, что она делает. Мать выкручивает свои ладони, тонкие белые руки, которые пропитывает мятным маслом.

Передо мной блюдечко. Четыре вида крекеров, разложенные... ну, веером. Я прижимаю холодную стеклянную бутылку воды к лицу, оставляя следы ледяного конденсата на скулах и вниз по шее.

Мои глаза улавливают движение в саду. Парень из прошлой ночи, который дал мне серебряный шприц, стоит, засунув руки в карманы. Он смотрит на меня.

Но это невозможно.

В мире буйствовала растительность и было влажно, когда болезнь начала распространяться, и Башни Аккадиан закрыли эту часть сада, заложив кирпичами двери и скрепив все цементом.

Я присаживаюсь, но моему желудку не нравится внезапное движение. Опять закрываю глаза.

Дорогой парфюм меня душит.

— Аравия?

Мать кладет руку мне на лоб. Когда мы прятались в подвале, она оставалась здесь, в Аккадиан Тауэрс, чтобы играть на фортепиано. Ее музыка успокаивала богатых людей, пока они представляли умрут или нет. Если они идентифицировали кого-то зараженного Болезнью Плача, выкидывали на улицу. Я открываю глаза.

— Дорогая...

Мне хочется свернуться в ее руках и уцепиться за нее, но это заставляет чувствовать себя хуже, чем наркотики, пытающиеся покинуть мое тело.

Мир кружится.

— Зачем ты это с собой делаешь? — шепчет она. Мама задувает свечи на столике и укрывает меня одеялом. Свет падает через окно, как с улицы, так и из сада, который сейчас пуст.