Акулина - Новый день

– Вы так горды?

– Скорее глуп. Или слаб, чтобы ценить жизнь такой, какая она есть, – странно ответил он.

– А какая она? – заинтересовался владыка.

– Омытая кровью с самого рождения.

– Кровь – это и есть жизнь.

– Это если она внутри, а не когда люди убивают друг друга.

– А вы хотите жить? – султан пронзительно смотрел в его глаза, пытаясь понять, почему в них нет страха, который он так часто видел у тех, кто умирал – в бою и в плену.

– Конечно! – твёрдо ответил Доминик, и он на самом деле верил в это. Он действительно очень хотел жить, пусть и не здесь, не в этом веке…

– Тогда попросите меня об этом, – снова повторил Юсуф. Но Доминик молчал, не в силах просить за себя, потому что его спутников уже увели, и он знал, что их не отпустят.

– Какой наглец! – с нескрываемой ненавистью сказал Заиру Халиб.

Заир аль-Хикмет промолчал. Он был озадачен иным – он ощущал нечто странное: будто сам он находится во тьме глубокого колодца и слышит знакомый голос, но, сколько ни всматривается вверх, не может увидеть лица… Ему казалось, что он уже когда-то слышал этот голос – звонкий и юный, но одновременно скрывающий и какое-то разочарование: когда-то давно – так, что воспоминание, если оно действительно существовало и было настоящим, а не выдумкой этой минуты, просто расплывалось, окутанное туманом времени. А звук голоса был таким знакомым!.. Но лицо юноши было закрыто, и Заир, встревоженный этими странными ощущениями, почему-то не решался отдать приказ снять с него шлем…

Он так и не понял, что обеспокоило его, когда мамлюки, наконец, подтолкнули Пелерина, чтобы теперь действительно отвести в темницу. Его лицо всё также было холодно и бесстрастно, и Халиб, проводив его долгим взглядом, вдруг тоже направился к двери, знаком приказав паре стражей следовать за собой.

Чужеземцы шагали в сопровождении конвоя. Руки их были связаны, оружие отобрано, а арабов, идущих рядом, было так много, что рассчитывать на то, что удастся отбиться и сбежать, было невозможно.

Грубые шутки сарацин, ухмылки на одних лицах, строгость и озлобленность, замершая на других… Доминику всё это сейчас казалось каким-то несуществующим, будто теперь, когда его мир перевернулся с ног на голову, всё вокруг внезапно стало неестественным, всё вокруг… И только ничего не изменилось на самом дне его души, там, где лежали важные воспоминания и глубокая боль.

«Последняя память о нём, последняя… – подумал он, вспоминая взгляд давнего друга, Онфруа, когда они прощались, как выяснилось позже – навсегда. И, уловив в себе новую мысль, Пелерин вдруг помрачнел, хотя казалось, что в этой ситуации, когда он должен был находиться уже на грани мрака, это было невозможно. – И я предаю её, его память… – он говорил, что нужно бороться, всегда, а я даже не прошу за себя! Пусть это не тот век, в котором я могу чувствовать счастье, пусть это не та жизнь, которая была в моих мыслях и мечтах, пусть это не мой путь… но ведь я хочу жить! И, значит, он был прав – не должно быть ни шагу, чтобы сдаться, никогда! Сколько бы ни было горя и бед, нужно бороться за каждый миг жизни в этом мире, в любом мире, что тебе дан; несмотря ни на что, нужно уметь жить! И верить в свет впереди…».

Он споткнулся – мамлюк грубо подтолкнул его вперёд, к лестнице, так что он чуть не уткнулся в спину идущего перед ним Эммануила. Ступени вели вниз, в темницы, и, спустившись и завернув налево, они оказались среди клеток, в которых должны были влачить своё существование, пока повелитель не принял бы на их счёт иного решения. Сама же лестница на этом этаже не оканчивалась и уходила дальше, глубоко под землю, где условия для пленных были гораздо хуже. На этом же, одном из первых этажей, содержались те, кто по тем или иным причинам задерживался мамлюками в городе, охраной султана или, с его позволения, городскими судейскими до принятия какого-то другого решения по их ситуации, а иногда и те, кто был взят в плен воинами для получения выкупа. Здесь же теперь оказались и чужеземцы.

Стражники скучно оглядывали их лица и фигуры, но у тех не было ничего интересного, – ничто не давало взглядам зацепиться: ни мало-мальски ценная цепочка, ни подвеска или кольцо… Даже кошели с деньгами лежали сейчас в седельных сумках в конюшне, а их, как и мешок с оставшимися после выкупа монетами, им запрещено было трогать до окончательного решения султана о судьбе чужеземцев!

Разочарованные, стражи грубо вталкивали их в пустые камеры и после через прутья решётки разрезали стягивающие запястья путы. Когда же к темнице подвели Доминика, один из них вдруг схватил его за руку, задерживая. Ему пришлось остановиться.