Мэг Кэбот - Воссоединение

Падре не лукавил. Они были привлекательными. И яркими. И заводилами. Фелисия, самая младшая, возглавляла школьную команду поддержки, Марк Палсфорд был капитаном футбольной команды, а Джош Сондерс — президентом выпускного класса. Кэрри Уитмэн стала королевой последнего школьного бала — не совсем лидерская позиция, но голосование за королеву проходит достаточно демократично. Четверо ярких, привлекательных девушек и юношей, а ныне — бездыханные призраки.

От которых, как мне довелось узнать, добра не жди.

Некрологи были полны печали, но я не знала этих людей. Они ходили в школу имени Роберта Льюиса Стивенсона, которая была злейшим врагом Академии при миссии Хуниперо Серра, где отец Дом был директором, и учились мы со сводными братьями. РЛС всегда надирала нам зад в академических и спортивных состязаниях. И хотя школьный дух во мне не очень силен, я всегда питала слабость к аутсайдерам — а академия при миссии, по сравнению с РЛС, явно пасла задних.

Так что я не собиралась рыдать взахлеб из-за потери нескольких учеников РЛС. Особенно обладая той информацией, которой владела я.

Не то чтобы мне было известно достаточно много. На самом деле я вообще почти ничего не знала. Но вчера ночью, вернувшись домой после похода «на пиццу» с Соней и Балбесом, Джина поддалась синдрому смены часовых поясов — мы на три часа отстаем от Нью-Йорка, так что было около девяти вечера, когда она буквально вырубилась на тахте, которую мама купила и поставила в моей комнате, чтобы Джина спала рядом со мной, пока будет у нас гостить.

Я в общем-то не возражала. Пребывание на солнце изрядно меня вымотало, так что я вполне удовлетворилась бы тихим вечером, проведенным на своей кровати над домашней работой по геометрии, которая, как я заверила маму, была сделана задолго до прилета Джины.

Именно тогда рядом с моей кроватью неожиданно материализовался Джесс.

— Ш-ш-ш, — шепнула я ему, когда он начал говорить, и указала на Джину.

Я заблаговременно объяснила Джессу, что Джина прилетит из Нью-Йорка и останется здесь на неделю, и что я буду признательна, если на время ее визита он куда-нибудь свалит.

Необходимость делить комнату с ее предыдущим обитателем — точнее, призраком ее предыдущего обитателя, поскольку Джесс уже лет сто пятьдесят как умер, — это вам не шутки.

С одной стороны, я прекрасно понимала Джесса. Не его вина, что кто-то его убил — во всяком случае, я предполагала, что именно так он и умер. Сам Джесс — оно и понятно, наверное, — не горел желанием об этом говорить.

И вроде как его вины нет было и в том, что вместо того, чтобы отправиться в рай, в ад, в другую жизнь или куда там люди отправляются после смерти, он оказался привязанным к комнате, в которой его убили. Ибо, что бы вы там себе не думали, большинство людей не становятся привидениями. Боже упаси! Если бы это было так, моя общественная жизнь свелась бы к нулю… не то чтобы она била ключом. Призраками становятся только те люди, у которых остаются какие-то незаконченные дела.

Понятия не имею, что за дела оставил незавершенными Джесс — и, по правде говоря, совсем не уверена, что он сам в курсе. Но если уж мне суждено было делить спальню с привидением мертвого парня, по-моему, просто несправедливо, что тот должен был оказаться таким красавчиком.

Серьезно. Джесс настолько хорошо выглядит, что это совершенно не способствует моему душевному спокойствию. Я, может, и медиатор, но я же все-таки человек, черт возьми!

И все же он пришел, после того как я очень вежливо попросила его некоторое время не появляться, и стоял передо мной, весь такой мужественный и сексуальный, в своем обычном наряде девятнадцатого века, который просто обязан быть объявлен вне закона. Ну знаете, тот, который состоит из обтягивающих черных брюк и белой рубашки с вырезом вот дотуда …

— Когда она уезжает? — требовательно спросил Джесс, чем отвлек мое внимание от распахнутого ворота своей рубашки, открывающего мускулистый живот с ярко выраженными кубиками пресса, и заставил поднять взгляд к лицу — вероятно, не стоит упоминать, что лицо у него просто идеальное, за исключением маленького белого шрама на одной из темных бровей.

Джесс и не думал понижать голос. Джина его не слышала.

— Я же говорила, в следующее воскресенье, — ответила я. Мне как раз-таки, чтобы не быть услышанной, приходилось шептать.

— Так нескоро?

На лице у него читалось раздражение. Хотела бы я сказать, что он был раздражен, поскольку считал каждый миг, проведенный с Джиной, похищенным у него, Джесса, и в глубине души обижался на нее за это.