Алекс Кимен - Рождение Богов. Книга II. Иллюстрированный роман

Глава 1

Что такое свобода? Отсутствие границ и пределов? Или лишь возможность выбирать, куда поставить ногу, чтобы сделать следующий шаг по бесконечному пути в вечность? Что, если по-настоящему свободен лишь тот, кому уже нечего терять? Какая соблазнительная мысль! Избавься от родных и друзей, сковывающих тебя своей назойливой заботой и любовью. Избавься от бесполезных вещей, захламляющих твой дом. Избавься от самого дома, ведь наш дом – весь мир! Возможно, только тогда ты сможешь обрести настоящую свободу… А может, следует избавиться и от всего мира? Чтобы ничто не мучило твою совесть, чтобы ничто не заставляло испытывать жгучий стыд бессилия?

Лишь обретя полную, настоящую, абсолютную свободу, ты неизбежно постигаешь пугающую истину: свобода – это ответственность. И чем больше твоя свобода, тем больше ответственность. Абсолютная свобода – самое страшное испытание, которое может выпасть на твою долю. Потому что абсолютная свобода – это абсолютная ответственность за все и, в первую очередь, за мир, который ты потерял. И делая свободный выбор, ты каждый раз выбираешь весь мир и несешь за него ответственность. Ты предаешь миллионы, миллиарды несбывшихся миров и выбираешь лишь один. Сделать этот выбор безумно тяжело. Тысячи лет люди боялись его. Упираясь руками и ногами, сопротивляясь изо всех сил, закрывая глаза и затыкая уши – они отказывались выбирать.

Свободный выбор всегда ошибочен. Вопрос лишь в цене, которую мы готовы заплатить за свои ошибки и за саму возможность ошибаться.

Выбор этой дороги был очевидной ошибкой. И результат этой ошибки был вполне закономерен…

***

Два молодых пельтаста неловко топтались на краю опушки и неуверенно переглядывались. Пленник со связанными руками, понурившись, стоял рядом. Он с трудом держался на ногах от усталости, но схватившие его воины не обращали на это внимания. Их взгляды были прикованы к коренастому мужчине, одиноко стоящему в тени деревьев. Тот явно был поглощен раздумьями. Он то теребил бороду, то поглаживал короткие волосы, уже тронутые сединой. Его маленькие, глубоко посаженые глаза невидяще смотрели в пустоту, а губы слегка шевелились, словно мужчина вел неторопливую, но важную беседу.

– Ну что, подойдем к нему?

– Не знаю… Он с утра так стоит. Не хочу его отвлекать. Может, сразу к стратегу?

– Из-за такой ерунды – к стратегу? Может, сразу к архонту в Афины поплывем? В конце концов, решать, что делать с пленным, должен лохагос.

Пельтасты дружно вздохнули и, подталкивая пленника, подошли к командиру.

– Господин лохагос, позволь тебя побеспокоить!

Тот вздрогнул, что-то коротко пробормотал себе под нос и повернулся к солдатам. Окинул быстрым любопытным взглядом пленника.

– Вот. Задержали какого-то подозрительного, – сказал первый солдат.

– Пытался убежать, но мы догнали, – вставил второй.

– А еще он ранен. Наверное, напал на кого-нибудь.

Лохагос кивнул солдатам, чуть помедлил, продолжая рассматривать арестованного, и наконец приказал:

– Развяжите ему руки! – И предупредительно добавил: – Надеюсь, ты будешь благоразумен?

– Буду, – вздохнул пленник и протянул связанные руки солдатам.

Один вытащил нож, но товарищ остановил его:

– Постой! Зачем портить хорошую веревку? Чем будешь связывать в следующий раз?

Он подцепил грязными обломанными ногтями узел на грубой пеньковой веревке и начал разматывать руки пленника.

Лохагос испытующе посмотрел задержанному в глаза.

– Ну поведай нам, юноша, кто ты и откуда?

Тот закашлялся, словно пытаясь выиграть время. Затем начал демонстративно растирать покрасневшие запястья. Лохагос терпеливо ждал с легкой улыбкой.

Наконец пленник собрался с мыслями:

– Меня зовут Алексиус, я жил рядом с Дионом, в Македонии.

– И что ты делаешь здесь, у Потидеи?

– В Македонии началась междоусобица. Мой дом сожгли, поэтому я бежал.

– Куда же ты направляешься?

– В Олинф. Там нет войны. Сейчас все идут в Олинф.

– Да… А еще Олинф вышел из Делосской Симмахии.

Повисло молчание. Пельтасты многозначительно переглянулись.

– Я… Я не знал об этом, – пробормотал пленник, но его слова прозвучали как-то неубедительно.

– Ты хорошо говоришь на аттическом наречии, – неожиданно сказал лохагос, – Но по твоему говору я слышу, что этот язык тебе не родной.