Татьяна Боровская - Снежный трофей адмирала

– Сегодня тихий. Завтра – буйный. Не то же самое разве, вспомни, стало с моим отцом? Еще скажи, он дрался, когда ты замуж за него выходила, – я погладила прыгнувшего на подоконник черного кота, успокаивая нервы.

– Твоя правда, – мама уныло опустила голову, воспоминания об отце в нашем доме давно стали запретной темой.

О покойниках говорят либо хорошо, либо ничего, а мы хорошего и припомнить не могли. Папой я называла его в раннем детстве, и то со слов матушки. А лет с пяти звала только нейтрально и недоверчиво – отец. Порой чужой дядя относится лучше, чем мой близкий и родной человек. Примерно в то время он потерял работу и вконец спился. Больше десяти лет минуло, как отца не стало, а меня по-прежнему дрожь пробирает, стоит вспомнить его злую опухшую сизую рожу с очередного недельного запоя.

Маму он лупил нещадно. Меня она прятала и защищала как могла, и то иногда прилетало. Деться от домашнего мучителя нам было некуда, учитывая, что у бабушки и дедушки полон дом взрослого люда и малышни. Они приглашали пожить хоть на время, но мама не хотела еще сильнее стеснять родню. Избавление пришло нежданно-негаданно. Жарким летом полез отец пьяным купаться в речку, да так и потонул, забрал его известный своим коварством омут.

Вот по этой причине и боялась я замужества, пуще любой напасти. Если хорошенько подумать, то за кого выходить? Все толковые парни сразу после школы уехали в большие города и там женились, а теперь они своих детей летом привозят на каникулы к бабушкам и дедушкам. Остались лодыри да выпивохи, от которых толку мало на хозяйстве. Больше горя с таким под боком накличешь, чем радости найдешь. Что есть мужик в семье, что нет его, а чаще – лучше бы и не сажать себе ярмо на шею.

Мама все корила меня за привередливость. Думаю, она уже сама сто раз пожалела о том, что привила мне любовь к чтению. В отличие от других девчонок, я с детства привыкла проводить вечера в компании не ребят, а любимых книг. У нас в доме целая комната была отведена под домашнюю библиотеку. На полках добротного старинного шкафа под стеклом хранились собрания сочинений классиков русской и мировой литературы. И так впечатлили меня те книжные образы аристократов с изысканными манерами, верных, честных и доблестных, что всех встречных парней я невольно сравнивала с этими призрачными миражами, и, понятное дело, сравнение это выходило не в пользу реальных людей. Не счесть, сколько раз я себя убеждала в том, что давно уже нет на всем земном шаре таких благородных господ, да и в галантные века не так уж и много их было в жизни, как на страницах романов. Да вот напрасными были все мои жалкие попытки победить красивые мечты и примириться с неприглядной реальностью. Словно в издевку снились мне пышные балы и статные офицеры. А уютными вечерами, когда по всей деревне опять не было света, и я сидела, перечитывая любимую книгу при свечах, казалось, что стерлись границы времени, старые часы с кукушкой отсчитали сто лет назад и вот-вот в дверь кто-то постучится. Я открою ее и увижу красивого благородного офицера. Он отвесит мне поклон, приложит руку к своей груди и скажет приятным трезвым голосом:

– Давно я в вас влюблен, прекрасная Снежана! Но все никак не мог собраться с духом, чтобы предстать пред вашими светлыми очами. И вот я здесь, скромно стою у порога. Молю вашу милость о том, чтобы не прогнали прочь, а приняли мое искреннее предложение. Ответьте, не томите израненное страстными терзаниями сердце бравого гусара… Согласны ли вы стать моей женой?

***

Стоило маме на следующее утро проговориться подруге Любе о страшно дорогой операции и моем глупом, по ее мнению, желании поехать в Москву, как понеслась новость по деревне. Главной разносчицей стала мать Любы, сельская староста Зинаида Семеновна. Если уж эта бойкая старушка что где услыхала, о том вся округа за день узнает. На сей раз старосте было не до сплетен. Дело-то нешуточное. Надо помочь уважаемой учительнице, оказавшейся в поистине бедственном положении. Не спросив маминого на то разрешения, Семеновна организовала сбор средств на ее лечение в дорогущей клинике.

К часу дня, когда я заскочила домой на обед из магазина, где работала продавцом-кассиром, жители Больших Улиток по давней привычке его называли Сельпо, то удивилась новостям таким. Я спешила проведать маму. Меня сильно беспокоило, что у нее все чаще случались головокружения. Переживала, как бы она не упала и не ушиблась, совсем плоха стала. Просила ее быть осторожнее и оставаться дома, а мама не слушалась. То во двор пойдет кур кормить, то свиней проведать. Дома говорила, не могу сидеть – света белого не видеть.