Ирина Зволинская - Тайна архивариуса сыскной полиции

– Пляши, красна девица! – громко гаркнул он.

Рядом заулюлюкали и засвистели. Я расправила плечи и пустилась в пляс. Праздник! Пасха! И нет мне дела до чужой злости и обид! Я плясала и смеялась.

– Хороша! Ох, и хороша!

Я хороша! И мне – хорошо!

Воздуха не хватало, из-под новых калош летела грязь. Кажется, я слышала своё имя. Но сколько в городе Марий? Вереница веселых лиц рядом, хлопки, крики. Князя нет в городе! Так чего бы не сплясать? И не погулять!

– Мария Михайловна! Машенька!

Я повернулась на голос и остановилась. Смутилась, вспыхнув от невыносимого стыда. Что за дикие пляски, Мария?! И он всё это видел!

Иван Петрович Бортников стоял совсем рядом и улыбался:

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе… – пробормотала я.

Что Бортников забыл на Марсовом поле? Почему лощеный адвокат стоит рядом со мной, а не распивает бренди в клубе на Миллионной?

Светло-серые брюки, безупречно скроенное пальто, тонкая трость, на которую он опирался, и свежая грязь на начищенных ботинках, еще больше подчеркивающая разницу в наших социальных статусах. Он был здесь чужим. Как ожившая реклама модного магазина. Как нарядные туфли под старым линялым платьем. И именно в таком платье я стояла сейчас.

– Целуй, пока не сбежала! – в толпе заулюлюкали, подначивая адвоката, я же готова была провалиться сквозь землю, лишь бы не смотреть мужчине в глаза.

Бортников хохотнул. Повернулся к самому языкатому и протянул ему трость:

– На-ка, подержи! – приказал он мужику и, крепко стиснув меня в руках, на краткий миг прижался губами к моим губам. – Замечательный праздник! – рассмеялся мужчина, отпуская меня и забирая трость. – Можно безнаказанно целовать понравившихся девушек, и никто ничего не скажет.

– Именно! – подтвердила я, с трудом удерживая лицо – в наш с Бортниковым адрес не стеснялись отпускать скабрезные шуточки.

– И мужчин, кстати говоря, тоже, – Иван Петрович подал мне локоть и кивком показал мне на дородную женщину с огромным саквояжем в руке.

Та тянулась за поцелуем к молодому светловолосому мужчине с лихо закрученными усами. Избежать неизбежного ему не удалось. Толстуха влюбленно смотрела на красного от такого пристального внимания парня. Кто-то хлопнул жертву традиций по широкой спине и загоготал.

Бортников, весело мне подмигнув, подытожил:

– Традиции.

Он аккуратно увел меня от танцующих. Я вглядывалась в раскрасневшиеся лица, но не нашла ни Анны, ни Петра. Зато заметила Василия у наспех сколоченной сцены. Когда-то алая ткань, призванная служить занавесом, грязной тряпкой болталась на ветру. Грозный царь, одетый в большую картонную корону, тяжело ходил по сцене, размахивал ненастоящим скипетром и раздувал ноздри. «Царь Максимиллиан», эту пьесу ставили почти на каждом празднике.

– Хотите посмотреть представление? – уточнил Бортников.

– Я ваши кумирческие боги повергаю себе под ноги! – донеслись до нас хриплые крики артиста. – В грязь топчу, веровать не хочу! Верую в Господа нашего Иисуса Христа и целую его в уста!

Еще немного, и жестокий царь Максимиллиан убьет за веру сына.

– Сыноубийца! – закричал какой-то мужчина.

Я вздохнула. День только начался, но многие уже изрядно пьяны.

– Нет. Не хочу. Прошу прощения, Иван Петрович, я сейчас вернусь, – забрала я ладонь и, не дожидаясь ответа, побежала к мальчику, отчего-то уверенная – надо торопиться. – Василий! Вася! – громко крикнула я, по дороге уворачиваясь от чьих-то рук.

Он услышал, завертел головой. Я помахала ему, подзывая.

– Чего, теть Маш? – подбежал ко мне он.

– А там в лапту играют! Пошли! – я потянула его за руку. Вовремя. Тот самый, негодующий пьяница уже лез с кулаками на царя-безбожника. Или не тот.

Гуляния были в самом разгаре. Играла музыка, горожане соревновались, христосовались, танцевали и … напивались. Водка – обжигающая замена реальности. Лекарство от бедности, разрушающее личность.

Я, наконец, заметила Анну – она стояла рядом с Петром. Хорошо. Раз Чернышов с ней – можно не волноваться. Пусть веселятся. Проводила Василия к детям и поцеловала в нежную щеку.

– Иди играй.

– Нежности! – скривился он и вытер щеку грязным рукавом.

– И передай матери, что я уже ушла домой! – рассмеялась я.

Ему не было неприятно. Совсем наоборот. Он тянулся за лаской, мать редко баловала его. Причиной было и воспитание – не принято было среди рабочего люда лелеять детей, и отсутствие сил – Анна очень уставала.